– Ты можешь меня простить? – медленно сказала она. – Вот так, просто?
– Ну, вообще-то я надеялся заключить сделку. Найдется хотя бы маленький проступок, который можешь мне простить ты?
Впервые после нашего расставания я увидел ее улыбку. Лишь блеклое подобие прежней улыбки, но, подобно, слабому всплеску на кардиограмме, тень эта свидетельствовала – жизнь еще теплится там, где я ее уже похоронил.
– Но ты не сможешь забыть, что это не твой ребенок.
– И что с того? Ты ведь права – меня никогда не было дома. А теперь не будет и Клауса – так почему ты должна опять оставаться одна?
– Ты и правда готов воспитать чужого ребенка, как своего собственного?
– Малыш никогда не узнает, что он наполовину немец. А как тебе нравится имя Карл-Хайнц Адамс? Звучит, да?
И Катерина опять улыбнулась – на сей раз по-настоящему.
– Майкл, ты должен осознать, что даже если мы попробуем снова, отношения наши все равно не станут прежними. Я не смогу, как прежде, полностью доверять тебе. Что-то ушло навсегда.
Я кивнул, с волнением гадая, на какую сторону ляжет монета.
– Ты был эгоистичен, инфантилен, лжив, невнимателен, равнодушен и зациклен только на себе.
Я попробовал вычленить несправедливый эпитет, но не смог. И откуда в ее словаре столько слов? И почему вечно приходится спорить с помощью слов? В таких спорах у меня нет ни единого шанса на победу. Вот если б мы ругались нотами, аккордами и мелодиями, я мог бы и зацепиться.
– Но, – продолжала Катерина, – но если ты готов меня простить, то, возможно, у нас есть, на чем строить наши отношения. Можешь ли ты обещать, что отныне и всегда будешь честен и впредь прекратишь страдать своим дурацким солипсизмом.
– Я… я не знаю.
У нее вытянулось лицо. Неверный ответ.
– Ну если ты не уверен, тогда будущего у нас нет.
– Нет-нет, – забормотал я. – Просто я не знаю, что такое «солипсизм». Конечно, я мог бы притвориться, будто знаю, и сказать «да», но ведь теперь я говорю только правду.
– Это означает, что ты должен прекратить думать, будто ты – единственный человек во всей этой трехнутой вселенной.
– А… ну это я понимаю. Но я же не мог обещать не страдать солипсизмом, когда это слово звучит как название желудочной инфекции.
– Ты должен осознать, что дети значат для тебя больше, чем ты сам.
– Ну, так оно и есть, Катерина, клянусь. Все трое. Но ты… больше всего для меня значишь ты. Я тебя люблю. Потеряв тебя, я это понял, а то, что ты забралась в постель с Клаусом, лишь подтверждает, насколько покинутой ты себя чувствовала. Давай начнем все сначала. Пожалуйста, Катерина, пожалуйста, возьми меня назад.
Катерина ответила не сразу.
– Но лишь с испытательным сроком.
А потом она раскинула руки, и я притиснул ее к себе крепко-крепко, словно Катерина тонула, а я вытащил ее из пучины.
– Спасибо, что простил, – сказала Катерина, прижимаясь ко мне. – Я должна была убедиться, что ты на это способен. Если ты действительно готов растить сына Клауса, как своего собственного, то достоин второй попытки. – Она притянула меня еще ближе, крепко обхватив за затылок.
Я поморщился от боли, но не упомянул, что ударился головой о кислородные баллоны, когда Катерина стукнула меня. Ведь все хорошо. Мы снова вместе. Мы снова семья.
– Я тоже тебя прощаю, пусть и остался один крупный недостаток, к которому я никак не привыкну.
– Что ты имеешь в виду? – тревожно спросил я, отстраняясь.
Катерина посмотрела мне прямо в глаза.
– Майкл, если ты на самом деле поверил в эту чушь, будто я спала с Клаусом и родила от него ребенка, то ты гораздо больший болван, чем я думала.
Из телевизора донесся взрыв закадрового хохота.

Глава двенадцатая
Лучше для мужчины нет

– Объявляю вас мужем и женой! – провозгласил молодой викарий, и прихожане зааплодировали.
Женщины постарше в причудливых шляпках обменялись одобрительными улыбками, и даже священник присоединился к общему веселью, желая показать, что церковь – вовсе не обязательно серьезная скука. Я хлопал как мог, учитывая, что у меня на руках девятимесячный ребенок. Шум возбудил младенца, и он упоенно хихикал, восторженно дергал ножками и размахивал ручками, демонстрируя свое одобрение. Катерина подняла Альфи, чтобы он мог видеть, как жених и невеста целуются – несколько более страстно, чем принято. Ведь священник сказал: «Теперь вы можете поцеловать невесту», а не «Теперь вы можете заснуть язык в горло невесте и стиснуть ей правую сиську».
Приглашение на свадьбу стало настоящим потрясением: на мой мобильный телефон пришло сообщение от человека, которого я не видел несколько месяцев. Джим женился на Кейт. Человек, с которым я жил, женился на девушке, с которой я чуть не переспал. Возможно, мне следовало сообщить об этом служителям, спросившим на входе в церковь, с чьей я стороны: жениха или невесты. Пусть бы сами решали. Но привыкнув к мысли об этом союзе, я порадовался за обоих. Они были идеальной парой: она много зарабатывала и много работала, а он много тратил и не работал совсем. Есть что-то безнадежно романтичное в свадьбах: невольно думаешь, что уж эта пара будет счастлива вечно. Даже когда Генрих VIII женился в шестой раз, собравшиеся, наверное, думали: «Ах, наконец-то истинная любовь, и он ведь твердо обещал не рубить ей голову». Но глядя, как Джим и Кейт идут по проходу, я думал, сколь микроскопическое представление имеют они о тех проблемах, что их ждут.
Состояние моего собственного брака за последние девять месяцев медленно улучшалось. Мы воспитывали малыша по имени Генри; по неведомой причине имена наших детей повторяли имена сироток из викторианской исторической драмы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80