— Ему предъявлено обвинение в этом, Джеймс.
— То, что он написал — этот текст — его можно считать признанием?
— Я задал ему тот же самый вопрос. Он сказал, что вы — единственный, кому он ответит.
— Почему он захотел, чтобы это был именно я? Вот что мне хотелось бы знать.
— Это я виноват. Мне он ничего сообщать не пожелал, но сказал, что его можно склонить к беседе с репортером из газеты. Тогда я и упомянул ваше имя. Я сказал, что считаю — он может вам доверять, Джеймс, — мягко уговаривал комиссар. — Вы будете единственным журналистом, допущенным в Каррик. Великолепная возможность обучиться ремеслу. Я не позволю вам передавать репортажи, пока вы будете в Каррике, но вы сможете лично побеседовать с Айкеном и остальными. И сможете обо всем написать, как только вернетесь в Столицу.
— Мне нужно поговорить с редактором.
— Я уже поговорил. Он сказал — решать вам. Я глубоко вздохнул.
— Когда мне выезжать в Каррик? — спросил я.
В этот краткий миг я принял решение. Я уже был сыт по горло своим ученичеством — я считал, что достаточно жизни проспал, зарывшись носом в книги. Я хотел для разнообразия что-то сделать. И в то же время, само собой, думал: какая прекрасная возможность! Быть может, я прославлюсь!
Ныне я спрашиваю себя: бывают ли столь простые решения? Знаем ли мы на самом деле, почему делаем то, что делаем? Вот один из тех уроков, что мне предстояло выучить в Каррике.
II
Мне нравится теряться в тайне,
и гнать свой разум до
о altitudo.
Сэр Томас Браун «Religio Medici» . Лондон, 1643 год
В пятницу, двадцать пятого марта, в час дня, камуфлированный военный джип (от камуфляжа он был еще заметнее) подобрал меня в Столице и повез на юг в сторону Каррика. Я взял с собой небольшую сумку со сменой одежды, диктофон, кассеты, записные книжки, рассказ Айкена и бутылку виски — строго на крайний случай; в вопросах выпивки я был новичок. Поначалу день был довольно ясный, но чем дальше мы углублялись в холмы, тем свинцовее становилось небо. Через два часа мы оказались в предместьях Каррика, и пришлось замедлиться, чтобы пройти военный пропускной пункт. Водитель что-то сказал вооруженным часовым, и те махнули рукой — проезжайте.
Мы въехали в город, и я своими глазами увидел Парк Каррика и окрестные дома. То тут, то там стояли на посту солдаты. Я заметил двух караульных около магазина с вывеской «АПТЕКА АЙКЕНА». Джип ехал прямо через город на восток. Еще примерно милю нам пришлось подскакивать по немощеной колдобистой дороге, пока мы не добрались до бараков у подножия холмов.
Я распаковал вещи в комнате, которую мне выделили в одной из времянок. Пошел в столовую, взял бутерброд с сыром и вернулся с ним в комнату. Заняться мне было нечем, и я слегка нервничал, спрашивая себя, что же мне полагается делать дальше. Примерно в четыре постучали в дверь, и я открыл.
— Здравствуйте, Джеймс. — За дверью стоял комиссар Блэр, как никогда похожий на монаха. Седые волосы короче, нежели мне запомнилось; его аскетичная внешность хорошо вписывалась в холодный сумрак дня. — Я рад видеть вас снова. — Его губы странно, будто арканом, обхватывали слова — точно Блэр не хотел, чтоб они слишком далеко улетали.
— Входите же.
— Нет, благодарю вас, — сказал он. — Может, наденете плащ, пройдетесь со мной по городу? Захватите диктофон. У вас будет возможность самому узнать, что творится в Каррике. Вы разве не за этим сюда приехали, Джеймс? — Из-за того, как Блэр изгибал рот, все отдавало иронией — даже мое имя, даже слово «Каррик».
По дороге мы немало разговаривали — и беседовали все время, что я провел в Каррике. Это стало началом дружбы на всю жизнь. Если мне тогда и чудилось, будто комиссар Блэр похож на монаха, то не потому, что он действительно проявлял интерес к религии. На самом деле несколько раз за ту неделю Блэр ясно дал понять, что божественные материи ему малоинтересны. Однажды я сказал, что он в своем отношении к работе похож на древних каббалистов.
— Вовсе нет, — ответил он. — Люди моего ремесла занимаются тайнами, а не предрассудками. — Идея моя, видимо, его чуточку рассердила, хотя по нему не поймешь, в каком он настроении — если у него бывали настроения вообще.
Кроме того, я думаю, что он относил сны к той же категории, что и религию. Сначала я пытался пересказывать ему дикие сны, что, похоже, навевал на меня Каррик или жизнь в Каррике. И хотя Блэр терпеливо слушал, я видел, что он не находит в них ничего интересного.
— Я сам, — в конце концов сказал он, — стараюсь никогда не видеть снов. А если, несмотря ни на что, вижу сон, я очень стараюсь его поскорее забыть.
Я удивился, услышав такое от Блэра. Я всегда считал, что сны, даже самые запутанные, могут раскрыть очень глубокие загадки. Я так ему и сказал, но он покачал головой.
— Наоборот, — сказал он. — Я уверен, что сны — всего лишь мусор интеллекта. Они всё путают и искажают. Ничего по-настоящему толкового из них не извлечешь.
Сейчас мне думается, что эта твердолобость в некоторых вопросах коренится в его детстве — хотя я уверен, что он не согласился бы со мной. (Прямо слышу, как он говорит: «Избегайте упрощений. Вы способны на большее, Джеймс».)
Так или иначе, детство у Блэра и впрямь было тяжелое. Он рассказывал, что во время Войны, когда ему было всего десять лет, в южном промышленном городе, где он жил, ночью началась бомбежка. Родители безопасности ради отвели мальчика и его младшую сестру в местное бомбоубежище. Но тут сестренка заплакала:
Люси! Люси! Где Люси? — и они поняли, что забыли в доме Люси, свою кошку. Тогда родители велели Блэру присмотреть за сестрой и побежали обратно — искать Люси.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62