Претендент был ловкий и быстрый, он старался не попадаться Жако под руку. Хотя толпа освистала его за то, что он трус, ему почти удалось продержаться первый раунд. Потом, прямо перед гонгом, Джентльмен Жако загнал его в угол, провел апперкот – и на этом все кончилось.
Второй претендент выглядел многообещающе. Крупный рыжеволосый ирландец, весь красный от выпивки. Он подбежал прямо к Крушителю и несколько раз сильно ударил его кулаками. Крушитель закрылся перчатками и позволил противнику атаковать себя весь первый раунд; к его концу ирландец уже тяжело дышал. В начале второго раунда он снова бросился на Крушителя. Но тот лишь сделал шаг в сторону и нанес противнику короткий удар в живот. Ирландец рухнул на пол, его стошнило; подняться снова он уже не смог.
Теперь настала очередь Уилла выступить против цветовода Жако.
В первые несколько секунд первого раунда Уилл подумал, что Жако забыл про репетиции, потому что тот сильно ударил Уилла по лицу, и у него носом пошла кровь. Уилл закрыл лицо руками, поэтому Жако ударил его несколько раз в грудь, и Уиллу стало почти нечем дышать. Толпа кричала и требовала продолжения, но тут Жако отступил, позволил Уиллу ударить себя несколько раз и поморщился, как будто ему больно.
Второй раунд прошел почти так же. Ближе к его концу, как они договорились на репетиции, Уилл ударил Жако по лицу, и тот упал на канаты; вид Жако не позволял сомневаться, что боксер без сознания. Уилл был измучен, но продолжал двигать руками и ногами, пока не прозвучал долгожданный гонг. Судя по всему, зрители всему поверили и громко приветствовали Уилла, когда Даффи с большой помпой вручал ему пять фунтов.

После этого Уилл «выигрывал» приз во многих городах по всей стране. Сначала он постоянно боялся, что среди зрителей окажется кто-нибудь, уже видевший раньше, как он «выигрывает». Но ничего подобного не происходило. Тогда Уилл перестал беспокоиться и сосредоточился на том, чтобы улучшить свое боксерское, или по крайней мере актерское мастерство.

Уилл не был в Тарбрае больше полугода. Наконец он собрал немного денег, чтобы отвезти их Дженни. Цирк остановился в Галахеде, и Уилл попросил Даффи отпустить его на пару дней. Он успел на утренний поезд, который шел через Эдинбург до Мюиртона. То был обычный день для их горной местности: серое небо и мелкий дождик. Семь миль до Тарбрая Уилл прошел пешком. Добравшись туда, он увидел, что главная улица пустынна, а многие окна заколочены досками. Дым шел из очень немногих труб.
Уилл постучал в дверь дома, где жили родители Дженни. Дверь открыла ее мать. Она всегда была добра к нему, но сейчас лишь холодно на него взглянула.
– Дженни дома? – спросил он, подумав, что, может быть, они поссорились, или Дженни куда-нибудь переселилась.
– Тебе повезло, что ее отца нет дома, а то бы он тебя убил, – сказала женщина. – Дженни не получила от тебя ни одной весточки. Она умерла месяц назад. Если ты хочешь увидеть ее, тебе придется пойти на кладбище.
– Умерла? – спросил Уилл. – Умерла? А маленький Уилл? С ним все в порядке?
– Нет, он тоже умер, – ответила теща. – Дженни заболела пневмонией, а за ней и он. И тоже умер.
Она захлопнула дверь у Уилла перед носом.

Уилл пошел к кладбищу, но не стал заходить за ворота. Он постоял минуту, потом развернулся и отправился обратно в Тарбрай, чтобы сесть на поезд до Галахеда. Странно – горя он не ощутил. Скорее облегчение. От этого проснулась совесть, и тогда он постарался вообще об этом не думать.

Найти себе женщину, работая в цирке, было нетрудно. Женщины болтались вокруг в поисках работы или еды. Большинство были бездомными – они сбежали от каких-нибудь кошмаров. Даффи время от времени давал им какую-нибудь работу – стряпать или убирать.
Через месяц после возвращения Уилла из Тарбрая, когда цирк устраивался в Голсуэе, городке к северу от Абердина, появилась одна из таких женщин. Она была похожа на цыганку – невероятно смуглая, с карими глазами. Женщина не говорила по-английски, но Даффи выяснил, что ее имя – Ватуа; это странное слово она произнесла несколько раз, когда он пытался заговорить с ней. Даффи взял ее работать уборщицей. Один из зазывал знал испанский, но, судя по всему, его она тоже не понимала. Другие пытались изъясняться по-французски, по-немецки и по-итальянски, но она лишь качала головой. Однажды рядом с городом табором встали цыгане, и Даффи попросил их вожака прийти и поговорить с девушкой. Но и языка цыган она не знала тоже.
Через три дня, когда цирк уезжал из города, она увязалась за ними, и Даффи не стал возражать: она хорошо работала. Девушка набралась кое-каких фраз по-английски, но, похоже, не очень-то хотела учиться дальше. Она была как кошка – знала свое имя и еще несколько слов; этого ей хватало.
В январе пошел сильный снег, и Ватуа начала крутиться вокруг Уилла. Ему было одиноко, и довольно скоро она переехала в его фургон. Она ненавидела холод и прижималась к нему все ночи напролет, чтобы согреться. Иногда он рассказывал ей о Дженни и умершем ребенке, хоть она и не понимала, что он говорит. Иногда и девушка ему что-то рассказывала, и тогда Уиллу оставалось только догадываться, что же заставляет ее временами смеяться, а временами плакать. Они друг друга не понимали, но разговоры приносили утешение – как будто важны были не слова, а то, как они произнесены, и то, что они говорили их друг другу.
Кое-что у Ватуа было для женщины весьма необычным. Вокруг правой лодыжки у нее имелась татуировка в виде змеи, заглатывающей свой хвост. Уилл показал на татуировку, и Ватуа ответила что-то непонятное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82