Платон подхватил ее за локоть, да так и не выпустил. Словно не заметив этого, они полетели ритмично, шаг в шаг, не чувствуя под ногами катка. Мелькали серебряные снежинки, гремела радостная, праздничная музыка, проносились фонари, закуржавевшие деревья, разрумянившиеся лица. Оба почему-то молчали.
Внезапно Лариса резко затормозила:
— Папа!
Она не успела отнять у Платона руку, как на них налетел толстощекий, толстогубый парень в легком пиджачке — подручный мартеновского цеха. Из-под крошечного козырька сбитой на затылок кепки выглядывал белесый чубчик, ворот шелковой рубахи был расстегнут по-летнему и виднелся треугольник груди, бурачно-красный от мороза. Перед самым их носом Васька Шиянов лихо выписал вензель на коньках, перевернулся и подал руку своему бригадиру.
— Прошу извинения за нарушение движения. Наше вам, а ваше нам и разделим пополам. Согласны, девушка? Кто это с тобой, Платон? Ничего, подходящая, прямо скажем: легированной марки,
Он в упор уставился на Ларису, протянул свою большую красную руку:
— Вася.
Она засмеялась, не снимая варежку, подала ему свою.
— Лара,
— Раз познакомились, Ларочка, то теперь мы друзья. Правильный вывод? Как в химлаборатории, Значит, можем прокатиться разок по кругу и выпить чаю в буфете, — и он щелкнул себя за подбородком. — Принято? Будем выполнять на сто двадцать процентов.
Платон кусал губы, хмурился.
— Обязательно, Вася, — засмеялась Лариса.— Только в другой раз.
Она легко оттолкнулась коньком о лед и покатилась навстречу отцу. Васька Шиянов тут же, точно играя или ухаживая, скользнул за ней и узнал художника. Кадаганов был в том же коричневом ратиновом пальто, пыжиковой шапке, бурках. Шиянов легко вычертил перед ним широкий вензель, словно специально и хотел его сделать, вернулся к Платону и лишь здесь увидел хмурые брови своего бригадира.
— Все понятно, — поспешно сказал он и выставил щитом руки. — Не знал и посадил «козла». Плавка идет в брак. Прошу извинения за нарушение движения,
В два-три разгона Васька Шиянов очутился на середине круга и пропал среди катающихся.
Прежде чем он исчез, Лариса успела указать на него отцу, со смехом поведала о знакомстве. К ним подъехал Платон, сошел с беговой дорожки в снег. У Платона вдруг создалось странное ощущение, будто он уже сегодня мельком видел Кадаганова здесь, на катке. Откуда у него могло появиться такое ощущение?
— Вы здесь давно, Аркадий Максимович? — спросил он, желая проверить себя.
— Я вас видел, Платон. Вы недурно бегаете на коньках.
— Значит, ты, папка... — Лариса слегка смутилась.
— Тебе не безразлично? — прищурился Аркадий Максимович. — Я вернулся домой, узнал от Марфуши, что ты с коньками уехала в парк культуры, ну и... решил тебя пожалеть, дочка, сам сел за руль «Волги» и прикатил сюда. Я ведь знаю, какими усталыми уходят люди с катка. Кстати, Платон, и вас подвезу. А пока порисую немного.
Художник вынул из внутреннего кармана блокнот в зеленых корках.
«Не знала Лариса, что отец приедет? — недоверчиво подумал сталевар. — Опять, верно, хочет нарисовать меня... в новой позе?»
— Ну, мы покатили, папа,— сказала девушка, словно желая прекратить эту сцену, и сошла на лед.
В боковые аллеи молодые люди больше не сворачивали. Несколько раз, проносясь по беговой дорожке, Платон видел Кадаганова: художник быстро чертил карандашом в блокноте. Затем он переменил место: наверное, искал другое освещение. Примерно четверть часа спустя Кадаганов задержал дочку; остановился и Платон. Аркадий Максимович попросил его попозировать: вот он стоит; вот он первым движением носка отталкивается ото льда; вот он бежит…
— Свет неважный — сказал он, — Да и руки зябнут. Ну что ж, пора домой? Ступайте, молодежь, одеваться, ступайте.
Автомашина вынеслась на широченный, в железном ажуре Крымский мост. Далеко внизу черно блеснул лед Москвы-реки. Лариса вела машину уверенно, с удовольствием. Кадаганов, сидевший рядом с дочерью, повернулся назад.
— Вас, очевидно, Платон, интересует, стану ли я писать картину «Знатный сталевар на катке»? — заговорил он. — Заранее вам скажу: у меня и мысли подобной не было.
Аныкин молча слушал.
— Спросите, зачем же я тогда приехал в парк культуры и отдыха? — продолжал Аркадий Максимович.— Просто, ну... посмотреть, что ли, на вас в другой обстановке. Когда думаешь написать новое полотно, чаще хочется видеть свой объект или, как у нас принято говорить, натуру: авось найду в ней что-нибудь новое. Да и вообще потянуло свежим воздухом подышать, засиделся я на разных собраниях, в мастерской. А поскольку я редко езжу без альбома, то попутно и сделал наброски конькобежцев. Ясна вам моя кухня?
Платон кивнул.
— Трудно вам?
— Как сказать, — улыбнулся художник. — В работе ведь и заключается смысл человеческой жизни. Есть ли что тяжелее, но интереснее, чем искать новое? Искать неутомимо, сбиваться, заходить в тупик — и все-таки искать! Там, где кончаются поиски нового, наступает ремесленничество, штамповка.
Кадаганов вновь повернулся и стал глядеть в смотровое стекло.
Над крышами в ночном небе смутно обрисовалась чадящая труба завода.

VI

Начались мартовские снегопады. За ночь окна московских домов разрисовывал морозец, а к полудню вновь пригревало солнце, и с крыш срывались радужные сосульки. Деревья словно разбухли, стояли черные, влажные: под корой тронулся сок. В город прилетели белоносые грачи и разгуливали по бурым влажным проталинам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41