И что с Джун?
Камень произносит ее имя.
– Она мертва, мистер Камень. Когда нападающие начали ее обрабатывать, она покончила жизнь самоубийством с помощью имплантированной капсулы с ядом.
Все ландыши вянут, когда приближается зима.
Бригада с носилками достигла медицинского отсека. Камня переносят на кровать, руки в перчатках начинают обрабатывать его раны.
– Мистер Камень, – продолжает Скарф, – я настаиваю на том, чтобы вы прослушали эту запись. Дело срочное и займет у вас не более минуты.
Камень уже начинает ненавидеть этот неуемный голос. Но он не может заткнуть уши или впасть в благословенное забытье, а потому вынужден слушать поставленную Скарфом запись.
Говорит Элис Цитрин.
– Кровь от моей крови, – начинает она. – Ты единственный, кому я когда-либо могла бы доверять.
Камня охватывает отвращение, когда все встает на свои места, и он догадывается, кем и чем является.
– Ты слышишь это после моей смерти. А это означает, что все, построенное мной, теперь твое. Всем нужным людям заплачено, чтобы они о том позаботились. Твое дело – сохранить их лояльность. Надеюсь, наши беседы тебе помогли. Если нет, удачи тебе понадобится даже больше, чем я могу пожелать. Пожалуйста, прости, что я бросила тебя в Джунксе. Но дело в том, что хорошее образование исключительно важно, и я полагаю, ты получил наилучшее. Я всегда за тобой наблюдала.
Скарф останавливает запись.
– Какие будут распоряжения, мистер Камень?
С мучительной медлительностью Камень размышляет, а невидимые люди ухаживают за его телом.
– Просто приберитесь в доме, Скарф. Просто разберитесь с этим чертовым беспорядком.
Но произнося эти слова, он уже знает: это работа не для Скарфа.
Это его работа.
КРАТКИЙ КУРС ЛЮБВИ К ЖИВОПИСИ
Перевод. Т. Бушуева, 2006.
Боже, как мы были счастливы, Елена и я, счастливы в мире, словно сошедшем с полотен Вермеера! Наши дни и ночи были полны зрительных откровений, от которых, как от огнива, воспламенялись все наши чувства. Желание охватывало нас с такой силой, что порой казалось, будто от его всепоглощающего пламени займется все вокруг, пока, выгорев до еле тлеющих угольков, оно не стихнет, чтобы уже в следующее мгновение подобно фениксу снова вспыхнуть адским огнем. Еще не было такого момента, когда бы жизнь дарила нам столько радости, никогда еще не были мы с Еленой так влюблены в окружающий нас мир и друг в друга – такую любовь нам обоим довелось изведать впервые.
И тем не менее я с самого начала знал, что нашей идиллии не суждено продлиться вечно. Подобное блаженство было не для нас, такие вещи вообще не длятся долго. Не знаю, отчего в моем подсознании вдруг поселился червь сомнения – еле слышным своим голоском он то и дело нашептывал про утрату, пресыщенность, усталость. Возможно, причиной тому было воспоминание о жадности, если не откровенной до неприличия алчности, с какой Елена впервые предложила мне изменить наше естественное восприятие.
Помнится, в тот весенний день она пришла ко мне домой (тогда мы с ней еще не жили вместе – своего рода символ того, что каждый из нас существовал в своем мире, что наверняка раздражало ее), причем пришла в таком настроении, какого я за ней до этого не замечал. Я пытаюсь представить себе ее прежнее лицо, каким оно явилось мне в тот роковой день, но, увы, сделать это сейчас практически невозможно, особенно после того головокружительного каскада зрительных ощущений, которые нам с ней довелось испытать, отчего события, случившиеся с нами тогда, почти не поддаются визуальной реконструкции. Даже не верится, что я мог забыть тот взгляд на мир, который когда-то, на протяжении тридцати с небольшим лет, был естественен для меня так же, как простое дыхание. Такое впечатление, что мое естественное восприятие – то, в котором я родился, – это тоже живопись, и оно таится где-то очень глубоко, под слоем других ощущений, и контуры его можно проследить лишь в общем.
Как бы то ни было, но наш разговор мне запомнился отлично – слава богу, я сумел воспротивиться искушению перенестись в мировосприятие композиторов, ведь иначе память оказалась бы похоронена под лавиной божественных звуков. Я нередко мысленно прокручивал наши слова, стараясь при этом понять, существовал ли тогда для меня способ каким-то образом обойти странные желания Елены – с тем, чтобы одновременно избежать и рая, и преисподней, что подспудно вызревали в ее железных капризах, и одновременно не лишиться ее любви.
Сейчас мне понятно, что такой возможности у меня не было. Елена решительный, волевой человек – или же это я слишком слаб? – и потому я не мог сказать ей «нет».
И все равно у меня язык не поворачивается в чем-то ее обвинить.
Помнится, как, пройдя сквозь затуманенную памятью комнату, она взволнованно воскликнула;
– Роберт, его получили!
Я отложил книгу, недоуменно посмотрел на нее и спросил:
– Ты даже не хочешь поприветствовать меня и поцеловать? Значит, это должно быть что-то удивительное. Что ж, тогда я тебя укушу. Получили что?
– Как что? Новый нейротропин, которого все уже так давно ждали. Тот самый, который способен изменить мировосприятие.
Я тотчас ощетинился.
– Елена, ты же знаешь, что я стараюсь держаться подальше от всех искусственных препаратов. Они… они противоречат природе. Я не ханжа, Елена, и время от времени сам не прочь побаловаться травкой или кокаином – но это натуральные вещества, призванные расширять сознание, человечество пользовалось ими многие века. А все эти новомодные химикаты – помяни мое слово, они такое сотворят с твоими нейронными цепочками, что ты сама будешь не рада.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18