– Нет, – улыбнулся Зак, – я не удивлен, потому что слышал о Флоренс Натингейл. Но здесь не Крым, не Париж и даже не Филадельфия, и, по моему мнению, дамы, стремящиеся работать в больнице, могут только писать письма, раздавать лекарства, но они очень редко обрабатывают или перевязывают раны.
Эммануэль крепко сжала рукой перила, не зная, что ответить. Ведь майор и не подозревал, что именно она отрезала руку лейтенанту Руану. У нее не было права делать такие операции, но после смерти Филиппа она стала часто выполнять в больнице хирургические работы. Генри Сантер был одаренным доктором, но с возрастом его руки стали неуклюжими. И потому он был доволен, когда Эммануэль решила ему помогать.
– Лейтенант чувствовал себя плохо, – произнесла Эммануэль, стараясь быть спокойной. – Требовалось поработать с его плечом. Кроме меня, этим некому было заняться.
– Разве Генри Сантер был единственным доктором в больнице?
– Нет. Но доктор Ярдли любит утром поспать.
– Ярдли?
– Чарлз Ярдли.
Они спустились по лестнице, и Эммануэль повернулась к майору.
– У вас есть какая-то книжка, где вы все это можете записать? – поинтересовалась она.
Сжав зубы, майор кинул на нее злой взгляд.
– Это я поручаю капитану Флетчеру.
Повернувшись, Эммануэль быстро пошла к заднему выходу.
– Элис Сантер сказала мне, что ваш отец был доктором. – Несмотря на хромоту, майор старался не отставать от нее.
– Это так. – Эммануэль смутилась от мысли, что майор обсуждал ее с Элис Сантер. Значит, он расспрашивал про нее, разузнавал о ней подробности. Но что его интересовало? Эммануэль начала с шумом переставлять то, что было на подносе, на одну из длинных деревянных полок, которые тянулись от кабинета к двери во двор.
– Элис сказала, что ваш муж тоже был врачом. Эммануэль повернулась, чтобы посмотреть майору в глаза.
– Она упомянула, как он умер?
– Да. – Зак подошел вплотную; теперь он казался таким большим, что нависал над ней. Ей стало неловко от его близости, у нее даже замерло дыхание. – Расскажите мне о докторе Сантере, – произнес он.
Эммануэль поспешно взялась за медную ручку и распахнула дверь.
– Здесь был его кабинет. Не стесняйтесь, чувствуйте себя как дома.
Майор не пошевельнулся, даже не повернул головы – только продолжал смотреть ей в лицо.
– Когда я спросил Элис Сантер, может ли она назвать человека, который желал бы смерти ее брата, она посоветовала обратиться к вам. Почему? У него были враги?
«У него? – подумала она. – Скорее у нее».
– Они есть у каждого из нас, месье, – ответила Эммануэль, но ее голос предательски дрогнул.
– Но не всех убивают.
Эммануэль поспешила мимо него в кабинет. Это была маленькая комнатка, по стенам которой тянулись полки, уставленные старыми книгами в кожаных переплетах. У выходившего на задний двор окна располагался стол красного дерева, старый и в царапинах; стоящие рядом раздвижные стулья были обиты разорванной в нескольких местах кожей. По сравнению с образцовым порядком, что царил в больничных покоях, здесь было пыльно и пахло сыростью. Похоже, что большую часть своей энергии и денег старик тратил на саму больницу.
Подойдя к окну, Эммануэль выглянула в зеленый сад с вымощенными кирпичом дорожками. Сейчас здесь находился только высокий светловолосый мальчик, который со смехом наблюдал за проделками маленького серого котенка. Эммануэль с сожалением подумала о том, что она слишком мало внимания уделяет своему сыну.
– Мадам? – произнес майор. Эммануэль повернулась.
– Генри очень любил свою работу, – сказала она, тщательно подбирая слова, – и всецело отдавался ей. Иногда он бывал грубым, но только некоторые были этим недовольны.
– Это касалось больницы?
– В нашем городе есть два медицинских училища и медицинских общества: французское и американское. Иногда они довольно активно враждуют.
Майор сделал несколько шагов, изучая корешки книг на полках.
– Я полагал, что здесь все американцы уже на протяжении более чем пятидесяти лет.
– Формально – да. Но различия остаются. Французские и испанские доктора считают, что надо помогать природе, а не бороться с ней. Но американцы практикуют то, что они называют героической медициной. Они отравляют тело большими дозами каломели и хинина, прописывают слабительное, прогревания, ставят банки и делают кровопускание – до тех пор, пока их пациенты не теряют сознание. Доктор Сантер всегда говорил, что такие больные выздоравливают вопреки лечению, а не благодаря ему. И он часто называл подобных докторов полными идиотами.
Медленно повернувшись, майор оперся на полку, небрежно засунув большой палец за ремень.
– А что думали пациенты Сантера? Были такие, кто угрожал доктору? К примеру, солдаты? Кто-нибудь, кто мог потерять руку или ногу на операционном столе Сантера и быть против этого?
Эммануэль и сама думала о подобной возможности, но теперь, когда это было произнесено майором, да еще с пренебрежением в голосе, ей в голову ударила кровь.
– Генри Сантер был прекрасным хирургом.
– Возможно. Но большинство докторов предпочитают пилу, а не длительное лечение.
Подобное несправедливое обвинение она слышала часто. Многие люди просто не понимают, как трудно лечить заражение крови при серьезных ранах.
– Если ампутацию не провести в течение двадцати четырех часов, то смерть почти неминуема, – возразила Эммануэль, стараясь, чтобы ее слова прозвучали веско, как мнение профессионала.
– Но я все еще жив.
– Вы на редкость удачливы, майор. На кладбище полно людей, которые угрожали застрелить или кастрировать хирурга, если он к ним подойдет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90