У него было приветливое, симпатичное лицо, добродушная улыбка. Он осматривался по сторонам, приглаживая волосы большой мозолистой ладонью. Сестра Модеста с половником в руке суетилась возле скамейки, где стояла кастрюля с горячим супом. Она взволнованно дышала, щеки ее ярко горели. Я с разочарованием отметила про себя, что ни о каком ворковании здесь нет и речи. В углу столовой сгрудились наши девочки, внимательно рассматривая гостя.
- Ну что же, я тогда пойду в эту больницу… - сказал с тяжелым вздохом мужчина. - Потому что сестра видит…
- Пан должен узнать у врача, можно ли ее взять из больницы. Впрочем, там сами скажут об этом, - перебила его сестра Модеста и, повернувшись к скамейке, схватила обеими руками кастрюлю. Но дядя Целины быстро подскочил к монахине и, ловко выхватив у нее кастрюлю, сам поставил ее на стол.
- Вы такая худенькая. Вам нельзя передвигать тяжести, - заметил он, дружелюбно улыбаясь.
Щеки Модесты еще больше зарделись. Я присматривалась к ней с любопытством. Может быть, она нездорова? Уж очень блестят у нее глаза, а грудь вздымается так высоко, и дыхание у нее такое неровное, прерывистое…
- Вещи Целины в ее ящике. Сабина, покажи его пану, - приказала Модеста, опуская глаза, и быстро вышла из столовой.
Вещи Целины!.. Мы недоуменно посмотрели друг на друга. Нечего сказать - вещи: частый гребень, пуховая "думка", которой завладела уже Зоська, да две ночные рубашки, из них одна - рваная!
Сабина открыла ящик. Мы ахнули. Она даже так и не убрала этого! Вся верхняя полка была забита заплесневевшим, обгрызенным мышами хлебом.
На нижней полке валялась всякая дребедень, которая в свое время должна была подчеркивать "благородство" крови, струившейся в жилах нашей "княжны": флакон из-под одеколона, черный лакированный поясок из клеенки, сиреневая лента для волос, клубок серых ниток с воткнутой в него вязальной спицей да несколько "Заступников".
Мы были озадачены. Дядя Целины стоял сбоку и так же, как мы, смотрел в ящик. Что мог он подумать о нас и нашем милом заведении, видя такое "богатство"? Хоть бы он только не обратил внимания на хлеб! Но нет, он всё же заметил его:
- Откуда этот хлеб здесь?
Наше молчание прервала Зуля, та, голоса которой мы почти никогда не слышали, Она сказала спокойно и гладко, будто давно уже подготовила этот ответ и несколько раз прорепетировала его:
- Дело в том, что Целина откладывала свой хлеб, каждый день по ломтику, на тот случай, если она будет голодна. И тогда можно было бы прийти сюда. Но так получалось, что хлеба нам всегда хватало.
Гость взялся за шапку:
- Так я пойду уж в больницу. Люди покажут мне дорогу. Или найму извозчика. Надо пораньше туда приехать.
И он поспешно, как будто зрелище, которое представлял ящик Целины, ускорило его решение, покинул наш приют и монастырь.
Йоаська сгребла весь хлеб с полки себе в передник. Мы направились к кухне. Повстречавшаяся нам сестра Алоиза видела засохшие, некрытые плесенью ломтики хлеба и нахмурилась:
- Сколько хлеба испорченного! Куда вы с ним идете?
- А мы размочим его и отдадим курам.
Так мы и поступили.
Целину мы никогда больше не видели. Но она надолго осталась в моей памяти такой, какой я видела ее в прачечной… Она лежит навзничь на столе, прикрытая одеялом. Изможденное лицо с огромными глазами обращено в сторону еле теплящегося пламени. Розовый отблеск умирающего огонька неуверенно ползет по сырой стене и бледнеет с каждой секундой.
…Как-то в полдень, в ноябре, сидели мы все в швейной мастерской. Я обтягивала материей пуговицы, Гелька, Йоася, Сабина и Кася вышивали занавески, а малышки сматывали в клубки лоскуты от тряпок. Сестры Алоиза, Модеста и Юзефа, склонившись над коробкой с цветными нитками, подбирали оттенки, которые больше всего подойдут для украшения подушечки на кленчник ксендзу-катехете. Издалека долетали до нас звуки фисгармонии - это играла матушка-настоятельница. За окном лил дождь.
Когда мы кончили петь церковный гимн, Йоася обратилась к сестре Алоизе:
- Сестра, расскажите нам что-нибудь. Вы так хорошо рассказываете. Верно ведь, сестра Модеста? - И Йоася хитро подмигнула нам. Мы опустили глаза, чтобы не рассмеяться: нам было хорошо известно, что обе хоровые сестры - Алоиза и Модеста - терпеть не могут друг друга.
- Мы так любим слушать, когда сестра рассказывает. Расскажите нам что-нибудь любопытное. Мы ведь знаем, как вы увлекательно рассказываете обо всем.
Сестра Алоиза нахмурила брови, давая этим понять, что такие чрезмерные похвалы в ее адрес излишни, и ответила отказом:
- Вы скоро пойдете на молитву в часовню, и все ваши мысли должны быть направлены сейчас на то, как бы лучше подготовиться к молитве.
- Так у нас мысль работает гораздо четче, когда мы слушаем вас! - восторженно выкрикнула Йоася. - Я однажды слышала, как сестра рассказывала о своем паломничестве в Рим. Ах, как это было чудесно! Сестра говорила, что это была счастливейшая минута в ее жизни. Ведь сестра говорила так, верно?
Сестра Алоиза слегка зарделась.
- Это было вскоре после моего пострижения. Светлой памяти матушка-настоятельница большое уважение питала к святому отцу, с которым она имела, по божьей воле, счастье два раза лично встречаться. Первый раз - когда он был еще папским нунцием, в Варшаве; благодаря доброте пани маршалковой знавшей лично матушку-настоятельницу, ей удалось получить у него аудиенцию, А второй раз…
- Сестра Зенона просит, чтобы сестра Модеста прислала кого-нибудь из старших девчат расстилать простыни, - раздался голос в дверях.
- Иди, Наталья!..
"Любопытно, а у нее какой момент был самым счастливым в жизни?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88