Никаких особенных деликатесов, никаких лакомых блюд на полках - одни только цыплята, салаты да обыкновенная слойка к кофе.
Наша опекунша пояснила нам, что ввиду огромного ущерба, который принесен людям наводнением, госпожа баронесса со свойственными ей благородством и находчивостью отказалась от мысли устроить пышный и шикарный прием в честь его преосвященства.
Тогда-то Луция шепнула мне на ухо:
- Слышишь, какая жертва? Просто воплощенная «великая Тереза», а?
В тот же день в нашей комнате появилась панна Янина и, окинув нас доброжелательным взглядом, сказала:
- Госпожа баронесса разрешает вам принять участие в утреннем богослужении, которое совершит в нашей часовне ксендз-бискуп. По окончании святой молитвы все собравшиеся удостоятся чести получить от его преосвященства папское благословение. Молитесь, девочки, о здоровье старшей ясной пани, которая из-за тяжелого гриппа не может прийти в часовню.
Обрадованная тем, что у старшей ясной пани грипп и она не выходит из своей комнаты, я схватила в руки одеяло и, как только за опекуншей захлопнулась дверь, помчалась в парк. Стоял чудесный солнечный день. Трава блестела от росы, от земли поднимались густые испарения. Бросив на траву одеяло, я улеглась на него и задумалась. Мне доставляло большое удовольствие рассматривать голубое безоблачное небо, наслаждаться хорошей погодой, так давно не радовавшей нас. Прошло с полчаса, и я почувствовала сильную боль под лопаткой. А вскоре после этого очутилась в постели.
Вызванный по телефону врач зафиксировал воспаление левого легкого.
…Туманный горячечный полусон, в который я погрузилась, длился очень долго. Как только я поднимала тяжелые, набухшие веки, из темного полумрака комнаты на меня начинала наплывать грозная махина биллиарда, которая, казалось, должна вот-вот прижать меня к постели и раздавить.
Мне хотелось крикнуть, попросить, чтобы убрали этот ужасный биллиард, вынесли его вон. Но обессиленный мозг и набухший язык отказывали мне в повиновении. Я отворачивала голову и снова плотно смыкала веки, чтобы не видеть биллиарда так близко, тут, совсем возле меня.
А однажды, когда я открыла глаза, то увидела, вместо грозного биллиардного массива, чьи-то возбужденные, горящие глаза.
- Хочешь пить?
Я смотрела с удивлением.
- Хочешь пить? Говори!
- А почему ты в рубашке?
- Потому что ночь…
- А почему не спишь?
- Потому что дежурю возле тебя…
- Ага…
Я вздохнула с облегчением: биллиард перестал угрожать мне. В эту ночь я заснула спокойно - впервые за долгое время.
Через десять дней я поднялась с постели. Сперва мне никак не удавалось привыкнуть к новому виду Луции. Она показалась мне теперь совершенно иной: еще более худой, высокой и взрослой. И выражение ее похудевшего личика тоже было другим. Не меньшее удивление вызывала во мне также долговязая серая фигура панны Янины, о существовании которой я совершенно забыла за время своей болезни.
Она приветствовала мое выздоровление голосом, преисполненным горечи и упрека:
- Много, очень много огорчений принесла ты нам, Таля, не говоря уже о хлопотах, которые твоя болезнь доставила госпоже баронессе.
В ее холодном взгляде чувствовались порицание и укор. В нем я читала слова: «Нехорошая ты девочка! Бог сниспослал тебе наказание за то, что ты, не обращая внимания на запрещение, забралась в ту часть парка, которая предназначена провидением исключительно для старшей ясной пани и ее семьи…»
О посещении усадьбы ксендзом-бискупом я узнала от Луции только то, что его преосвященство, покидая дворец, сказал толпе пострадавших от наводнения, собравшейся возле ворот, несколько вдохновенных слов о милосердии божьем, которое испытывают на себе все люди. Раздав детям образки, освященные в Риме, он отбыл в соседнюю усадьбу.
Во время моего выздоровления пришла осень, холодная, хмурая, с порывистыми ветрами. Газоны стали красными от покрывших их толстым слоем листьев, низкие тучи висели над лугами, с которых белыми струйками поднимались вверх дымки от многочисленных пастушьих костров.
Приближался день нашего отъезда. Панна Янина теперь часто приглашала нас к себе в комнату и рассказывала о своих школьных годах.
Именно тогда я впервые вдруг заметила, что наша опекунша совсем еще молода и что у нее красивые черные глаза. Я узнала, что кроме «Нового завета». она знает лирические стихотворения Тетмайера и Стаффа Когда она читала нам их стихи, то сразу переставала быть той панной Яниной, которую мы привыкли видеть с опущенной головой, с печатью величайшей покорности на лице.
Теперь на нашем столике частенько можно было найти тарелку со сливами, а в воскресенье мы обнаружили на нем два песочных пирожных. После слив и песочных пирожных появились и новые сюрпризы. Панна Янина начала смотреть на Луцию более приветливо и всё выспрашивала ее о планах на будущее. Но Луция, оставаясь непримиримой, давала уклончивые ответы.
В одно из воскресений мы зашли к нашей опекунше, чтобы вернуть ей прочитанные номера «Радуги».
- Ну что же, Луция? - доброжелательно спросила панна Янина сестру. - Ты мне так еще и не сказала, какие же у тебя планы на будущее. Если у тебя есть какие-нибудь трудности, скажи: может быть, я смогла бы чем-либо помочь.
И Луция, всё еще недоверчивая и упрямая, краснея под ласковым взглядом красивых черных глаз, сдавленным от волнения шепотом начала наконец говорить:
- Мне хотелось бы пойти в гимназию… Однако у мамы нет денег для платы за ученье… и на туфли, и на книжки тоже. Пани из комитета, которые оказывают нам помощь разными талонами, хотят, чтобы я пошла в школу поваров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88