– Ты не безумный! Ты злой. Ты не можешь не быть злым.
Он покачал головой, не желая спорить. Он сдается, вдруг поняла Джесси. Какая-то жизненно важная часть его души, возможно, та, которую поддерживала ненависть, была опустошена. Он не смог побороть Саймона. Он сам стал Саймоном. Или думал, что стал. Люк превратился в то, что больше всего на свете ненавидел. И теперь он обращал эту ненависть против себя.
Джесси почувствовала, как в душе ее закипает гнев.
– Это не я напугана до смерти, Люк. Это ты! Это внутри тебя что-то дрожит и трепещет, как у испуганного школьника. Только тебе не хватает смелости в этом признаться.
Он не ответил и отвернулся от нее. Джесси хотелось подойти к нему и шлепнуть по плечу, хотелось заставить его действовать! Вместо этого она заговорила пренебрежительным тоном:
– Когда-нибудь тебе придется разобраться с этим школьником, Люк. Этот наложивший в штаны от страха маленький изгой рано или поздно вновь столкнется с чудовищем, которое страшит его больше всего, – с собственным отцом! Ты никогда не сможешь жить в гармонии с собой и с окружающими, если не избавишься от этого навязчивого кошмара.
На лице Люка дрогнула жилка.
– Саймон мертв.
– А ты жив! Что приводит тебя в такой ужас. Люк? Ты же мужчина, а не мешок с дерьмом! Поступи по-мужски! Разберись с ним. Покончи с тем, что с тобой сделали твой отец и Джед Доусон!
Все еще стоя на коленях, он глянул на нее с быстрым и внезапным отвращением, как будто она была самым ненавистным ему существом.
– Откуда ты знаешь, что они сделали со мной, Джесси? Откуда ты вообще можешь что-то знать?
Казалось, Люк потерял рассудок и готов броситься на нее. Джесси в ужасе поняла, что упустила момент, когда можно было сбежать. Теперь ей отчаянно хотелось покинуть это проклятое место, но что-то останавливало ее – эти вцепившиеся в нее взглядом глаза дикого животного.
– Я знаю, что они били тебя, – дрожа, сказала она. – Я видела шрамы на твоей спине и ногах. Кто сделал это? Доусон, управляющий?
– Какое это, черт побери, имеет сейчас значение? – Его ярость была дикой, быстрой, отчаянной. Если она не остановится, это только спровоцирует его на попытку отомстить, может быть, даже физически. Но теперь было уже поздно проявлять осторожность. Джесси была обречена. Она обрекла себя на нелегкую долю – спасать его – в тот первый день, когда они встретились, пятнадцать лет назад. В отчаянии она спросила себя, не попала ли она в одну из черных дыр судьбы, не предназначено ли ей вечно жертвовать собой ради Люка Уорнека тем или иным образом, пока от нее не останется ничего, кроме последнего вздоха.
Тряхнув головой, она отвергла эту мучительную мысль.
– Это имеет значение, – сказала она. – Если ты не справишься с кошмаром твоего детства, он съест тебя живьем. Ты уже совершенно измучен! Господи, да посмотри же на себя.
Люк так долго молчал, что Джесси подумала, не впал ли он в некую разновидность транса. Скрючившись на земле, со сжатыми кулаками, он смотрел в пустоту невидящим – и ненавидящим – взглядом.
Что они с ним сделали? Ее снова осенило: если Люк стал таким жестоким, это потому, что его ожесточили. Безжалостность сделала его безжалостным. Отец провоцировал в нем развитие диких, животных, инстинктов, а когда его били, он приучился защищать себя и заглушать боль. Но сильнее всего он ненавидел не Саймона Уорнека и не Джесси Флад, а самого себя. Не вполне сознавая это, он был обречен на то, чтобы нести крест воли отца и разрушать себя.
– Не отступай, Люк, – прошептала Джесси. – Этого Саймон хотел бы больше всего на свете. Не позволяй ему победить.
В горле Люка замер низкий, хриплый звук.
Джесси насторожилась, понимая, что она затронула что-то глубокое и незащищенное. Она молча ждала, желая, чтобы он полностью отдался на волю своих чувств, но не осмеливаясь на него давить. Его настроение слишком быстро менялось.
Рука Люка дернулась назад, как будто он мог взять свое состояние под контроль одной лишь физической силой, но, вместо того чтобы успокоить его, это движение, казалось, только усилило смятение. Люк согнулся, как человек, которого ударили в живот, и вены на его шее страшно напряглись. А потом, когда Джесси показалось, что эта борьба будет вечной, что он никогда не сможет совладать с этой эмоциональной бурей, Люк с шумом выдохнул воздух, и из уст его вырвалось хриплое проклятие.
– Сволочи, – простонал он. – Грязные суки.
Джесси, остолбенев, слушала гневную и бессвязную обвинительную речь в адрес его отца и Джеда Доусона. Запинаясь, как будто отрывистые слова вырывались из уст Люка против его воли, он в подробностях описывал Джесси все то, что ему пришлось от них претерпеть. Это было путешествие в бездну, экскурсия в прошлое, покрытое мраком. Джесси уже жалела о том, что вызывала все эти призраки на поверхность.
Не отрывая глаз от земли, с неподвижным – хотя в душе его кипела буря – лицом, Люк вызывал к жизни одно воспоминание за другим. Но не ради Джесси и не ради себя. Он вел себя так, как будто у него не было другого выбора, как будто ему надо было выкачать из себя весь накопившийся в душе яд.
Он говорил о попытках Доусона усмирить его почти военной дисциплиной, а когда это не подействовало – эмоциональным терроризмом и физическими издевательствами. Он вспоминал, как управляющий по приказу Саймона кормил его силой, а потом изобретал изощренные наказания, если Люк не мог удержать пищу.
Но это было только начало.
– Он управлял своей жизнью – и моей, – как лагерем для новобранцев. Он заставлял меня тренироваться, пока я не падал от усталости, а потом, движимый своей страстью к «равноправию», предлагал мне выбрать «воспитательную меру» – палку с зазубринами или ремень из сырой кожи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124