Под моим левым локтем яростно билось ее сердце. Мы оба часто дышали. Я же в тот момент пребывал в состоянии блаженной невесомости.
Но так же стремительно, как все мои мысли покинули меня, они стремглав вернулись назад, подобно зайцам, кидающимся в спасительную нору от преследующих их лисиц. Испуганные, ощерившиеся, пристыженные, они сбились в кучу. Спрятав лица, они клубились в едином порыве. Они исповедовались друг другу.
Я снова закрыл глаза и представил себе фиговый лист размером с небеса.
Но я отнюдь не ослабил своих объятий, сжимавших Эмбер. Если уж я пожертвовал всем на свете ради того, что произошло только что, то не в состоянии был теперь отказаться от этого. Я почувствовал себя той самой мартышкой, которая попала в западню потому, что не пожелала выпустить приманку из крепко зажатого кулака. Я готов даже сесть на электрический стул, но и тогда, до той минуты, пока меня не прикрутят к нему ремнями, я буду продолжать прижимать к себе свое сокровище, до которого я смог наконец дотянуться. Дотянуться. До донышка ее души...
Вместе с тем я понемногу приходил в себя. И одновременно с обжигающим вступлением в свои права моей совести хлынули на меня и остужающие воды разума — всего того, что удерживает душу от самоуничтожения. На какое-то мгновение в глубине моего существа взорвался жесточайший шторм противоречий, но — почти сразу же и сошел на нет. Я был уже не в состоянии сражаться с самим собой. Я выиграл и одновременно проиграл. Я ослабил свои объятия и ткнулся носом в ароматную ложбинку позади ее уха. Я попытался нежно проникнуть в нее, хотя и не смог. Не сумев сделать этого, я глубоко вздохнул.
— Молчи, — сказала Эмбер.
Я и молчал.
— Это было настоящим даром, — прошептала она.
— Это уж точно. Спасибо тебе.
— Это был не мой подарок. Я лишь передала его тебе.
— Кого же мне благодарить за него?
— Изабеллу. Мы с ней разговаривали.
Глава 25
Возвращение домой было путешествием молчания отягощенной совести.
Да, теперь у меня была тайная жизнь, та самая, начать которую я так надеялся в жуткую ночь с третьего на четвертое июля. Но какой ценой пришлось заплатить! У меня было такое чувство, словно я перерасходовал свой собственный эмоциональный кредит и у меня больше нет средств, чтобы оплатить эту последнюю и — дичайшую из трат. Кстати, все это в полной мере соответствовало и моему действительному материальному положению, при одной лишь мысли о котором я попадал в штопор. Что буду делать, когда придет срок платежа?
Я все более мрачнел и наполнялся раскаянием. И — удивительно... а может, и нет ничего удивительного в этом — я все больше тосковал о той постели, которую привык делить с Изабеллой, даже во время ее отсутствия, о темноте комнаты, в которой мы с ней любили и могли бы — если судьба смилостивится над нами — снова любить друг друга.
Самым же тяжким оказалось осознание того, что в роковую ночь Грейс была в спальне Эмбер. Значит, Мартин Пэриш не солгал.
Внезапно возникла мысль: а что, если Мартин и Грейс спланировали все это вместе? Что, если Мартин обманул ее и стал терроризировать? Может быть, это он нанял головорезов для того, чтобы прижечь ей ступни сигаретами, и использовал все свое влияние как бывший отчим, чтобы расширить уже и так существующую брешь между матерью и дочерью до размеров бездны?
Конечно, он мог все это сделать. Но с какой целью? Отомстить Эмбер за то, что она бросила его? Сомнительно. Из-за денег, которые причитаются ему по завещанию? Возможно.
Холод прошиб меня, когда мне представился еще один сценарий: а что, если Мартин и Грейс — любовники и собирались после смерти Эмбер пожениться, чтобы объединить свои капиталы? Не может ли это объяснить многочисленные исчезновения Грейс, частые тихие телефонные разговоры, уклончивость в разговорах со мной?
Да, но если все это так, тогда зачем Мартин клялся мне, что третьего июля видел Грейс? Было ли это попыткой самому подстраховаться, когда возник неожиданный фактор — в моем лине?
Более простым объяснением могло быть следующее: появление Грейс в доме Эмбер оказалось лишь случайным совпадением, как, кстати, и мое собственное, а Мартин, проявил хитрость и, бросив вызов моему любопытству, выдал мне факт несвоевременного прихода Грейс, чтобы привести меня в замешательство.
И все же оставался самый главный вопрос: если Мартин и Грейс в самом деле действовали заодно, вместе планировали убийство и вместе по ошибке убили не ту женщину, почему же Пэриш теперь возвел обвинение против своей собственной сообщницы и даже передал дело окружному прокурору?
Это начисто лишено всякого смысла. Или я неправильно понял Карен?
Я взял трубку и, несмотря на то, что было уже два часа ночи, набрал ее домашний номер.
Послышался сонный голос. В этот момент я был в низине каньона, и в течение нескольких секунд шли помехи, но они исчезли, как только мы вырвались на вершину. Я задал Карен вполне простой вопрос: в заявлении Мартина окружному прокурору Питеру Хэйту в качестве убийцы Элис Фульц фигурируют Рассел Монро и Грейс Вилсон или только Рассел Монро?
— Рассел, ты мне обещал, — сказала Карен.
— Я знаю, и мне очень неловко. Но в данный момент, Карен, мне необходимо позаботиться уже о собственной заднице.
— Ты же знаешь, как легко прослушиваются все эти радиотелефоны.
— Мне грозит обвинение в убийстве, а потому скажи, пожалуйста, Карен, Хэйт собирается предъявить обвинение мне одному или мне и Грейс?
Последовала долгая пауза, которую опять сменил треск, пока мы взбирались на очередной холм. Когда связь восстановилась, Карен сказала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120