Почему не кто-то другой, кому довелось вынести даже большие страдания?
На этот счет у меня есть своя теория, хотя, возможно, ее следовало бы назвать не теорией, а просто точкой зрения. В общем-то, я не религиозный человек, хотя вера имеет кое-какое отношение к моей теории, как, впрочем, и бесстрастная математическая вероятность. (Меня также посетила мысль: похоже. Бог и математика составляют единое целое.) В глубине души я все же всегда верил в то, что Бог и вправду существует и что существуют люди, которые к Богу ближе остальных. Именно эти люди связаны неким «предназначением», ниспосланным откуда-то извне, можно сказать, «свыше». К ним относятся Соломон, Будда, Джерард Мэнли Хопкинс, Мухаммед, Блейк и, разумеется, Иисус Христос. По статистике получается, избранным (избранником) является один из каждого миллиона рожденных. Он почему-то оказывается ближе к Богу, чем все остальные, и становится своего рода репортером, мечущимся между небом и землей: на небе ему передают послание, которое он должен донести до живущих на земле. Дипломатия высшего порядка. Похоже, точно так же существуют и другие избранные, которым суждено исполнять лишь самую черную работу — играть роль ниспосланного на нас вечного Божьего проклятия. Или же назовем это по-другому. Тем, кого забавляет сама идея существования Бога, надлежит реализовать ту самую математическую истину, которая гласит: на каждый миллион живущих в данный момент на земле людей обязательно найдется один — безжалостный хищник, кто уничтожает этих самых людей. Соломон стал избранником за свой поэтический дар, Полуночный Глаз — за свой дар ярости. Один воспевает неземную благодать, другой несет смерть, таща на себе чудовищное проклятье. Но и тот и другой выполняют свою работу, освобождая таким образом всех нас от необходимости выполнять ее. Глаз стал убийцей многих людей с той простой целью, чтобы позволить мне стать писателем. В некотором смысле я даже чем-то обязан ему. И свое чувство признательности (мне позволено делать то, что я люблю делать) я распространяю на страдающих от какой-то болезни, в частности на Изабеллу, которая, в чем я абсолютно уверен, приняла на себя свою болезнь, чтобы я остался здоровым.
Говорю я все это отнюдь не для того, чтобы усомниться в простой истине — Полуночной Глаз заслуживает казни на гильотине или на электрическом стуле. Место ему именно там. И, если мне будет предписано опустить на его голову топор, я, конечно же, опущу, хотя не столько из чувства мести, сколько из чувства долга. Я опущу топор и тем самым избавлю других от необходимости сделать это. Рак тоже есть убийца бесконечного числа людей. И ни то, ни другое не выбирают.
Пэриш изложил историю заболевания Инга эпилепсией. Интересно, его заикание, записанное на пленку, начинается именно во время приступов или это симптом подступающего помрачения сознания? Кроме того. Инг сам признает, что с восемнадцати лет, с той минуты, как он покинул родительский кров и устроился ночным сторожем в ветеринарной лечебнице, он прикладывается к бутылке. После скандала с доктором он стал вести жизнь бродяги. Все больше отдалялся от родителей. И, как ни странно, все реже попадал в поле зрения правоохранительных органов.
Еще одно обстоятельство показалось мне поразительным, если не сказать жалким: с ранних лет Инг пытался обрести веру в Бога. Делал все, что было в его силах. Будучи еще мальчишкой, перебрал и лютеранскую, и методистскую, и баптистскую церкви (мать часто меняла объект семейной веры). Став взрослым, испробовал католицизм, ортодоксальную веру, иудаизм, буддизм, ислам, конфуцианство, розенкрейцеризм... По его же словам, он «искал простые ответы на сложные вопросы». В конце концов сделал вывод: «Все религии, которые я открыл для себя, основываются на одном и том же — мошенническом — утверждении, что есть Отец, который о тебе позаботится. Едва ли существует на свете большая ложь».
После этого в кабинете воцарилась тревожная тишина, нарушаемая лишь звуками ремонтных работ по восстановлению системы кондиционеров.
Винтерс откинулся на спинку кресла, скрестил на груди руки и принялся созерцать свой письменный стол.
— Миссис Инг, — наконец заговорил он, — хотели бы вы что-нибудь добавить к сказанному?
Женщина чуть расправила согбенные плечи и глубоко вздохнула.
— Ну... я думаю... я полагаю, большая часть из прочитанного — чистая правда. Когда десять лет назад умер Ховард, Билли словно набрался... смелости, что ли? Могу сказать только... на протяжении всей моей жизни с Билли я видела в нем двух совершенно различных людей: один находился внутри него, а другой — где-то еще. По правде сказать, в глубине души он неплохой. Я понимаю, сколь нелепо это сейчас звучит, но правда... он никогда не был... я имею в виду... сама толком не знаю, что имею в виду.
— Вы имеете в виду то, что он ваш сын, и то, что вы любите его, — пришел я ей на выручку.
— Спасибо, да, именно это.
— Скажите, были ли у него какие-то влечения, интересы? — спросил Пэриш.
— Он любил всякие электрические штуковины, электронные устройства. Как-то разобрал наш телефон и попытался собрать его снова.
— И как, получилось? — спросил я.
— Да. Правда, это потребовало некоторого времени. И Ховард очень сердился. Он был... можно сказать, довольно талантливым в этой области... Он собирал радиоприемники и портативные рации. Он всегда был увлеченным радиолюбителем.
— А ему не нравилось наряжаться? Ну, в вашу одежду, например, Ховарда или в какие-нибудь другие костюмы? Устраивать маскарады, одним словом? — спросил Эрик.
— О, ну конечно же.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120