Вековые дубы и липы широко раскидывали свои тенистые ветви. Густые кустарники окружали светлые поляны. Сочная, ярко-зеленая трава вызывала желание полежать на ней, поваляться, отдохнуть. Кое-где желтели изгибы дорожек, но их было очень немного, и почти все ходили по густой траве. Воздух был свеж и чист. Шум многомиллионного города доносился сюда, как отдаленный рокот моря. Матери с детскими колясками сидя дремали под теплыми лучами солнца. Влюбленные парочки, обнявшись, гуляли или сидели на уединенных скамейках. Молодежь группами расположилась на траве, крутила захваченные с собой патефоны и играла в мяч. Рабочие семьи, почему-либо свободные сегодня, пришли сюда на весь день, чтобы подышать свежим воздухом. Они устраивались по-домашнему – с детьми, бабушками и даже собаками, закусывали, отдыхали, прогуливались. В укромных местечках устроились любители чтения, углубившись в книги и газеты.
Флейтист, усевшись на пригорке подальше от всех и ни на кого не обращая внимания, извлекал из своего инструмента сложные фиоритуры. Какой-то пожилой господин с увлечением запускал в воздух замысловатого змея и смешно бегал по лужайке. Десятки мужчин и женщин в купальных костюмах лежали на пляже Серпантайн – искусственного озера посреди Гайд-парка. И все это – в самом центре величайшего города в мире!
– Парк – это курорт, дом отдыха, санаторий лондонской демократии, – усмехнувшись, сказал Орлов. – Что ж, воспользуемся и мы ее прелестями!
И он повел своих друзей в небольшой дешевый ресторанчик, укромно приютившийся в тенистом уголке.
Орлов хорошо знал, хотя и недолюбливал английскую кухню. Он умело подобрал наиболее приемлемые для русского вкуса блюда: жареную баранину с сильно наперченным рисом, паровую рыбу, плавленый сыр и в завершение – по чашке кофе с булочками. За столом Орлов рассказывал о временах своей эмиграции, а гости – о своих недавних приключениях на суше и на море.
Тем временем на Гайд-парк упал туман. Даль заволокло, трава покрылась мелкими капельками влаги. Кусты и деревья превратились в какие-то фантастические фигуры, закутанные белым саваном. Глухая, «ватная» тишина окутала парк. Стало сыро и прохладно.
Советские путешественники поднялись из-за стола и направились по одной из аллей парка, внимательно вглядываясь вперед. Видимость не превышала 50–70 метров. Дальше все пропадало в желтовато-молочной мгле…
Вдруг справа раздался приглушенный стон. Что это?
На сырой скамейке, скрючившись, сидела старая женщина. На ней было мятое, грязное платье, измученное лицо прикрывали поля старой соломенной шляпки. Защитой от холода ей служили газетные листы, которыми она покрыла колени. Видимо, этой несчастной негде было преклонить голову. У Тани кошки заскребли на сердце. Она высыпала из сумочки на ладонь все серебро и протянула его старухе.
– В Лондоне всегда было и есть много бездомных, – задумчиво сказал Орлов. – Эта старая женщина напомнила мне один случай из времен моей эмиграции. Любопытный случай… Как-то около часу дня я шел по Оксфорд-стрит. Вдруг совершенно неожиданно стало темнеть, будто началось «светопреставление». Через пять минут наступила ночь – да какая! Зажглись фонари, но уже на расстоянии двух-трех метров их свет меркнул, побежденный туманом. Случилось то, что в те времена случалось часто, особенно в зимние месяцы: густое облако, насквозь пропитанное жирной лондонской копотью, упало на город. Ведь тогда в качестве топлива употреблялся главным образом уголь. Это теперь уголь вытесняется электричеством, нефтью, газом, и оттого копоти стало меньше и нет больше «черных туманов». Их сменили желтые или бело-желтые туманы, вроде сегодняшнего… Так вот, на город внезапно упал черный туман. Все движение на поверхности земли сразу замерло. Осталась лишь подземка, но в густом мраке я никак не мог добраться до нее. Я медленно продвигался, осторожно ощупывая пространство впереди и держась правой рукой за стены домов. Каким-то чудом я оказался в маленьком скверике, добрался до скамейки, сел и решил переждать туман. Не могу сказать, сколько времени я так сидел, но вдруг почувствовал, что я не один, что рядом сидит еще кто-то. Именно почувствовал, потому что видеть ничего не мог. Я прислушался… Раздался тяжелый вздох, потом стон. Я сказал, обращаясь в темноту: «Что с вами?»
Долго не было никакого ответа, только хриплое дыхание стало слышнее. Наконец простуженным, старческим голосом кто-то ответил: «Какое вам дело?..»
Меня это не обидело.
«Скажите, кто вы? Не могу ли я вам чем-нибудь помочь?» – настаивал я.
Опять молчание. И снова хриплый, надтреснутый голос: «Я погибший человек. Вы все равно мне не поможете…»
Постепенно я стал вытягивать из своего соседа односложные ответы и в конце концов выяснил, что ему шестьдесят пять лет, что он плотник, жена его умерла, а сын пропал без вести в Австралии, и вот уже год он ходит без работы и вынужден ночевать на улице.
Часа через два черное облако рассеялось, и в Лондон опять вернулся день. Я взглянул на соседа. Несмотря на сбой возраст, он был еще крепок. Лицо его мне показалось открытым, располагающим к себе. Я встал и прямо сказал старику: «Знаете что? Пойдемте-ка сейчас ко мне… Переночуете, а дальше видно будет…»
Старик был смущен, долго отказывался, но в конце концов пошел со мной. Звали его Лесли Уайт. Он прожил у меня месяца два – отогрелся, окреп духом и… и оказался очень полезным для русской революции человеком. Этот плотник был, что называется, мастером на все руки, знал множество ремесел и легко осваивался во всякой новой работе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129