Начальство устраивали портреты, Шпиля – огороды.

* * *

В 1954 году Б. И. Шпиль, как и другие, оставил лагерь, ему вручили стеганые шаровары, куртку и проездные документы.
Борис Иванович удивился – на вокзале его не встретила жена, предупрежденная бодрой телеграммой, в которой он подчеркнул, что будет счастлив обнять её. И вдруг ни встречи, ни объятий. Через час дворник обстоятельно рассказал Шпилю, на какой невиданной свадьбе он присутствовал: «Не то что нонешние».
– И я удостоен был, – хвастался дворник. – Архиерейский хор пел. Одних легковых машин штук двадцать у собора стояло. Во какая свадьба! Всё как до революции.
Жена Бориса Ивановича, художник-реставратор, переметнулась в противоположный лагерь – стала женой протодьякона и иконописцем.
– Тьфу! – решительно высказался Борис Иванович, сунул руки в стёганые шаровары и на вокзал – в Москву, к матери. Работал в министерстве, жил на даче профессора Полонского, отчима, затем работал на бумажной фабрике на реке Сясь и наконец прибыл на Пихтинский бумажный комбинат в качестве главного инженера.
Андрей сел на рейсовый с высокой трубой пароходик времен Ломоносова и через три с половиной часа добрался до полуострова Пихта.
Еще через пятнадцать минут вошёл в кабинет Бориса Ивановича. Андрей любил старшего брата за фамильные ясные глаза, мамин гордый профиль и её чуть ироническую усмешку.
– Сияешь? – сказал Андрей, усаживаясь на диване.
– Разве?
– Женишься?!
– Ах, да…
– Так тебе и надо.
– Когда это с тобой случится, я не стану злорадствовать.
– Еду в отпуск.
– Далеко?
– В Крым, в Евпаторию.
– Вряд ли.
– Это почему же?
– Поедешь в Сухуми. По моей просьбе.
– Не пойму. Неужели двадцатимесячная работа в совнархозе настолько понизила мою сообразительность, что я…
– Факт налицо. Я же тебе рекомендовал начать с цеха.
– Погоди. Я размышляю. Сухуми… Сухуми… Абхазия… Что тебе там понадобилось? Дело значительное?
– Да. И благородное.
– Скажите!
– О том, что я сейчас сообщу тебе, знаю я, Клавдия Павловна, её мать Наталья Мироновна, бывший главбух милиции – дядя Клавдии Павловны. Будешь знать и ты. Итак, Катя не родная дочь Клавдии Павловны. Она взяла её из детского дома, когда Кате было около двух лет. И вообще Катя – Тамара Мухина, дочь подполковника, Героя Советского Союза.
– Знаешь, Борис, я где-то об этом слышал, но не поверил.
– Андрей, человек ты не сентиментальный…
– И слава Богу.
– Но…
– Я согласен.
– Ты золотой парень. В Абхазии живет брат Кати – Николай Мухин. Его воспитала абхазская семья, сейчас ему года двадцать три – двадцать четыре.
– Адрес есть?
– Какой ты лапоть! Если бы был известен адрес, чего проще написать ему письмо.
– Ах, значит, мне предстоит стать детективом и разыскивать пропавшего сына. Миленькое занятие во время отпуска.
– Всё. Разговор не состоялся.
– Товарищ Шпиль, шестнадцатимесячная работа на бумкомбинате наглядно понизила у вас чувство юмора. Факт налицо. Имейте в виду, для обеспечения семейного счастья юмор – самое надежное средство. Брачных уз не выдерживают нытики, хлюпики, неврастеники и себялюбцы обоего пола.
– Принимаю к сведению, – улыбнулся Борис Иванович…
Улыбнулся и Андрей. И так как оба улыбнулись синхронно, переговоры продолжались в братском духе взаимопонимания.
– Значит, Катя – бывшая Тамара?
– В том-то и дело. И не Тамара Георгиевна, а Григорьевна. Подумай, сколько ты решишь задач. Найдешь брата Кати, он узнает, что его отец Герой Советского Союза. Мне будет несравненно легче объяснить Кате, чья она дочь, ибо гордость – великое дело. Радость встречи с братом смягчит потрясение Кати, когда она узнает, что Клавдия Павловна не её мать.
– И тебе без мук, просто с неба свалится взрослая дочь, славная девушка, почему-то похожая на красавицу горянку. Везет же людям!
– Безусловно. Если не считать четырехлетний стаж караульщика огородов.

ОНА ЖЕ ВАС ОГЛУШИТ…

Ляля Березкина потеряла самообладание за пятнадцать минут до начала спектакля в драмтеатре.
К освещённому огнями подъезду театра приближался прелестный (выражение Ляли) молодой человек, явно приезжий. Как познакомиться с ним – Ляля знала. Тем более в театре. Если, конечно, он один и никого не ждёт.
Ляля и её подружка поспешили к той же гардеробщице, к которой подошёл приезжий.
– Интересный спектакль или хлебнём горя? – произнесла Ляля, не обращаясь к Полонскому, в то же время обращаясь именно к нему.
Андрей чуть улыбнулся (фамильная усмешка) и прошёл в зрительный зал. Ляля прикусила губку. Мимо. Сорвалось. В антракте Полонский одиноко рассматривал фотовыставку и портреты артистов. После второго действия пьесы «Горящие сердца» Андрей ушёл ив театра.
Автор пьесы не сомневался, что у зрителей безотказно будут гореть сердца. «Горели» доходы театра.
Вторичную диверсию Ляля совершила в булочной-кондитерской. Незнакомец покупал домашний пирог. Ляля, уже купив в другом конце магазина конфеты, ринулась к продавщице, отпускавшей торты и сладкие пирожки. Спросила, свежи ли ромовые бабы, и метнула взор на чуть отступавшего от прилавка Андрея.
Андрей проследил – девушка с чудесными глазами вбежала в магазин граммпластинок. Магазин был закрыт на обед. Её впустила женщина в синем халате.
Несколько дней Полонский проходил мимо магазина. Стеснялся. Не решался. Отговаривал себя. Убедил себя – не входить. Окончательно. И в воскресенье зашёл не раздумывая.
Ляля чуть сощурила глаза, продемонстрировала безразличие и отошла подальше, ни разу не взглянув на Полонского.
Андрей, краснея, заикаясь, купил две пластинки хора Пятницкого и, ругая себя за растерянность, покинул магазин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78