С тех пор как отцу предложили баллотироваться в парламент, он зачастил налево. Удивительно, как только мать терпит рядом с собой такого льстивого мерзавца. Ладно, по крайней мере, сегодня не придется сидеть и слушать этот шум. Они уже все сделали. Он слышал, когда поднимался к себе.
Все в доме спали, и лишь в углу, откуда глядел голубой экран компьютера, приглушенно гудела жизнь.
Сначала Джонатан хотел написать Марку. Что-нибудь смешное, что-нибудь о родителях, которые улучили минутку перед званым ужином. Марк всегда первым делом проверял почту, как бы поздно ни приходил домой.
Джонатан щелкнул значок и подождал.
У него было два новых сообщения.

Поняв, что его отец – обманщик, Джонатан был потрясен. Когда он был маленький, отца почти никогда не было дома. Мать всегда говорила, что он на работе. Возвращался он усталым. И они с Мораг всегда обращались к матери, если им что-нибудь было нужно, а еще чаще – к Эми, которая работала у них, сколько Джонатан себя помнил. При всей своей доброте Эми имела строгие понятия о том, что есть хорошо, а что плохо. Пить, курить, заниматься сексом «в твоем возрасте» было плохо, и Джонатан до сих пор не осмеливался спросить, в каком же возрасте это станет хорошо. Когда он был маленький, его оставляли с Эми, если мать уходила. Куда она уходит, Джонатан не знал, но от нее всегда вкусно пахло, когда она туда шла. Он знал, что это не работа, но после этого она всегда бывала «измучена», падала на диван и просила его принести ей коктейль, который сама научила его делать. Он очень хорошо знал, что их семья уважаемая, состоятельная и голосует за тори. Они не любят черных, коричневых (кроме тех, кто загорел на заграничных курортах), желтых и левых. Они считают, что каждый человек обязан стоять на своих ногах (даже если нога у него одна) и что переезд в Лондон это большой шаг вперед.
Однажды, когда Джонатану было лет десять, мать приятеля привезла его домой раньше времени. Она высадила мальчика возле главных ворот и уехала. Когда он увидел, что во дворе стоит машина отца, ему сразу расхотелось заходить в дом и подвергаться допросу (у них это называлось «беседа»), и он решил сначала смотаться в ССБ (совершенно секретную берлогу), а потом идти на кухню к Эми. Он крадучись пересек газон, шмыгнул за угол и помчался по саду, выделывая зигзаги меж густо цветущих яблонь, будто уходил от погони. Выскочив в лес через калитку в садовой стене, он последний раз оглянулся, чтобы убедиться, что враг не идет по следу. Он уже слышал шум реки и шелестящие голоса деревьев, которые толпились вокруг. Джонатан любил лес. Здесь было не то что у них во дворе, с рододендронами по краям стриженого газона. Здесь деревья росли, как хотели. Большие, свободные, крепкие и душистые. Джонатан чувствовал, как они растут, особенно когда лежал в своем убежище, прижавшись лицом к земле.
Он торопился, желая поскорее попасть в берлогу. Время искривило и расчленило надвое ствол старой сосны, служившей указательным знаком, и на каждом из новых стволов росли молодые ветви. С трех сторон к нему подступали заросли папоротника, можжевельника и колючей ежевики. С четвертой стороны открывалась небольшая солнечная полянка. У дерева Джонатан свернул и шел, пока тропинка не затерялась в траве. Тогда он плюхнулся на живот и пополз, стараясь не зацепить острые шипы ежевики. Земля под ним пошла под уклон, и он, урча от удовольствия, скатился в свою берлогу.
Он лежал и смотрел на густое сплетение ветвей у себя над головой, которое было его крышей, как вдруг где-то поблизости раздались голоса. Он приподнялся, чтобы взглянуть в свою специальную амбразуру, и увидел парочку, идущую по тропинке в его сторону. Женщина была молодая и красивая. На ней было ярко-синее платье, расцвеченное лучами солнца, которые пробивались сквозь шелестящую листву. От ее звонкого смеха волосы на затылке у Джонатана встали дыбом.
Потом он расслышал мужской голос. Это был отец.
Джонатан приник к земле. Сердце у него стучало так громко, что, наверное, было слышно даже им. Но они оглохли и ослепли, не слыша и не видя ничего и никого, кроме себя. Когда смех и болтовня смолкли, что-то во внезапно наступившей тишине заставило Джонатана, изгибаясь, выползти из берлоги, чтобы лучше видеть. Отец прижимал женщину спиной к сосне, так что были видны только ее ноги по обеим сторонам дерева. Потом раздался звук, как будто кто-то отчаянно скребет по коре, и одна ее нога очутилась на поясе у отца, а другая взлетела в воздух, бешено дергаясь при каждом толчке. Теперь единственное, что он слышал, это ее вздохи и стоны.
Пум-пум-пум-пум, и ее туфля начала съезжать с ноги, повисла на пальцах, закачалась, шлепнулась в траву.
Когда Джонатан вернулся домой, выждав добрых тридцать минут, – у него были часы, которые отец подарил ему на Рождество, – Эдвард, стоя на пороге, объяснял Фионе, что он сам только что приехал.
С тех пор Джонатан знал, что все, что говорит отец, – это ложь.

Первое сообщение было от Марка. Он, должно быть, отправил его перед уходом, потому что там было написано: «Я заправился и теперь ухожу. Вспомни сиськи Шоны Ситон и поймешь куда».
Джонатану хотелось придумать смешной ответ. Но все шутки, приходившие в голову, казались ему натянутыми, да и рассказывать, как твои родители занимаются сексом, а не как ты сам занимаешься сексом, не очень-то весело. Удивительно, что Марк переписывается с ним. В школе Марк слишком задавался, чтобы замечать Джонатана.
Джонатан взял бутылку и на этот раз глотнул прямо из горла. Алкоголь начинал действовать. Наверное, можно было бы рассказать Марку, как он дрочил холодным стаканом, глядя на сиськи в оранжерее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55