К ее возвращению Эдвард уже рассадил гостей с напитками в оранжерее. Он успел как раз вовремя, потому что иначе они увидели бы лицо Фионы.
– Это женщина, – холодно произнесла она. – Хочет с тобой поговорить.
Эдвард изобразил одну из своих улыбок, означавшую «избирательница, наверное, какая-нибудь», но Фиону не так-то просто было убедить.
– Ты пока не член парламента, – напомнила она ему и прошла в оранжерею.
Едва услышав голос Роны, Эдвард понял, что она плакала. Как странно, что после стольких лет что-то внутри у него от этого заныло. Она путано принялась объяснять про родимое пятно и про убитого подростка.
Когда она сделала паузу, чтобы перевести дыхание, Эдвард неожиданно для себя пообещал ей узнать все, что она хочет. Все, что угодно, лишь бы она замолчала, лишь бы мысли о ней не отражались на лице. Он попрощался и поднял бокал с виски, который оставил несколько минут назад, когда жизнь еще была прекрасна. У него дрожали руки. Глоток крепкого виски не помог растворить страх, овладевший им. Эдвард сделал над собой усилие, пытаясь собраться с мыслями, представить события в перспективе. Рона всегда была истеричкой, особенно после рождения ребенка. Фиона совсем другая. Она рожала детей походя. Через несколько дней она уже играла в теннис. Но не Рона. Месяцы холода и отторжения. Это было ужасно. От воспоминаний он даже поежился. Слава богу, все позади. А вот теперь эта сцена в галерее. И ведь все, что от него требовалось, – послать простой запрос. Нельзя было встречаться с ней. Он допустил большую ошибку. И в какое время!
Осушив бокал, Эдвард вернулся в столовую и налил себе из графина еще виски. Затем он глубоко вздохнул и пошел к гостям.
Он с безмятежным выражением лица кивнул жене и уселся рядом с Сарой Андерсон, которая впервые в жизни приветливо ему улыбнулась. Он улыбнулся в ответ, про себя отмечая, что необходимо определить приоритеты: ничто (ни дети, ни убитые мальчики, ни даже флирт) не должно помешать сегодняшнему разговору с сэром Джеймсом Далримплом.

11

В комнате был беспорядок. На полу валялись три грязные футболки, на тумбочке стояли три липких от диетической колы стаканчика. Из открытого ящика для носков тянуло застарелым пеплом. Там он прятал окурки. Теперь их скопилось слишком много, и каждый раз, когда Джонатан выдвигал ящик, чтобы взять чистую пару носков, в нос ему ударял этот запах. После того, как мать, выражаясь ее языком, «отдала комнату в его распоряжение», стало легче скрывать следы курения. Эми, их экономка, теперь не приносила чистое белье прямо сюда, а оставляла стопку на полу возле двери. И раз она больше не входила, не нужно было избавляться от окурков по одному. Но сейчас, если высыпать всю кучу целиком в мусорное ведро на кухне, то Эми учует запах и скажет матери.
Затянувшись в последний раз, Джонатан затушил сигарету о карниз, закрыл окно и сунул окурок в переполненную коробку. Единственное, о чем он был в состоянии думать, так это о том, куда он их все-таки денет.
Он открыл гардероб и стал рыться среди вещей.
Гости переместились из столовой в оранжерею. Внизу гомонили голоса, гремели по паркету отодвигаемые стулья. Когда зазвонил телефон, у Джонатана на мгновение вспыхнула надежда, что это Марк. Но часы показывали время, к наступлению которого Марк уже успевал куда-нибудь смыться. Ему бы и в голову не пришло звонить сейчас Джонатану. В субботу вечером Марка не застать дома.
Спальня Джонатана располагалась прямо над холлом, и ему всегда было слышно, если кто-то поднимался по лестнице. Это также означало, что он слышал телефонные разговоры. Судя по невнятному бормотанию отца, этот звонок был ему крайне неприятен.
Джонатан вытащил бутылку водки, припрятанную в ботинке у задней стенки гардероба. Когда они с Мораг, его сестрой, украли эту бутылку из бара в гостиной, то договорились водку поделить. Но ей и так, кажется, удавалось время от времени напиваться, хотя она была всего-то на десять месяцев старше. Джонатан взял с тумбочки стаканчик почище и плеснул в него водки. Свежий апельсиновый сок, который он добавил туда же, отдавал кислятиной, как будто уже успел испортиться.
Свет струился из оранжереи в сад. Если прижаться лицом к стеклу, то можно разглядеть два крайних стула у дверей оранжереи, выходящих на газон. На одном из них сидела молодая женщина, которую он сам впустил в дом. Джонатан поморщился, вспомнив, как она была с ним мила и как он смутился, когда заметил, что на ней нет бюстгальтера, и больше не мог вымолвить ни слова.
Сейчас ее внимание было направлено на отца. Тот демонстрировал ей свою особенную улыбку, предназначенную для красивых женщин. Джонатан глотнул водки, смакуя крепкий напиток. Затем он поставил стакан, расстегнул джинсы и вынул член, который вяло завалился на один бок и лежал, бледный, оплетенный голубыми венами, на синей джинсовой ткани. Джонатан дотронулся до него холодным стаканом, и он вздрогнул. Девушка уже поднялась со стула и стояла, обернувшись к дому, зеленая прозрачная ткань обтягивала ей грудь. Джонатан глазел на нее, представляя, какая она под платьем, и стакан в его руке двигался вверх-вниз по члену.

Лучше всего было подключаться, дождавшись, пока уснут родители. Обычно ему приходилось выносить вторжение Мораг, которая имела привычку, придя домой, докладывать ему обо всем, что с ней случилось и чего не случилось за вечер. Но сегодня она вернулась около полуночи и сразу отправилась к себе в комнату, так что ему не довелось выслушать эпопею ее ночных подвигов. И, как правило, уже после набегов Мораг в родительской спальне начиналась возня и пыхтенье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55