Это его веселило. Ему нравилось бешенство Ленина в спорах, то, что у него лицо часто искажалось яростью: он точно готов был своими руками задушить противника. Но окружавшие Ленина, всегда голосовавшие с ним, люди, показались Джамбулу ничтожными. «Только с ним и можно здесь разговаривать о деле».
Накануне закрытия съезда он пригласил Люду во французский ресторан. Она приняла приглашенье с радостью. «Жаль, что он не серьезный человек, а то я, чего доброго, в него влюбилась бы. Куда же он дел тех своих двух дам?»
Они много выпили и еще повеселели.
— Я «склонен к чувственному наслаждению пьянства», — как говорит кто-то у Пушкина. Мне случалось выпивать за вечер три, а то и четыре бутылки вина. У нас на Кавказе есть вековой обычай. Когда у князя рождается сын… Почему Вы улыбаетесь, Люда?.. Ах, да, эти ваши вечные русские шуточки: «На Кавказе все князья»… «Если у кавказца есть сто баранов, то он князь», да?
— Вы тоже князь, Джамбул?
— Нет, хотя мой отец производит наш род чуть не от Полиоркета.
— Кто такой Полиоркет?
— Древний македонский принц. Один его потомок будто бы переселился на Кавказ и там принял Ислам, очень хорошо сделал. Впрочем, в Македонии всегда было самое смешанное население, не только христианское: были осетины, сербы, болгары, цинцары, греки, евреи, цыгане.
— Не называть ли вас «Джамбул Полиоркетович»?
— Полиоркет был действительно герой. По гречески его прозвище, кажется, значило: «Покоритель городов».
— Это хорошо: «покоритель городов». Вы тоже покоритель городов. И верно сердец?.. Я всё стараюсь понять, что вы за человек, и пришла к выводу, что вы романтик революции!
— Я очень простой человек, — сказал Джамбул, довольный. — Вы и представить себе не можете, какой я простой! Первобытный… Вы английский язык знаете?
— Нет.
— Я тоже не знаю. Но знаю, как и вы, слово «хобби». У серьезных людей есть главное дело, и есть «хобби», т.е. дело второстепенное, развлечение. А вот я не серьезный человек. В моей жизни: политика и женщины, но что из них у меня «хобби», а что главное, ей Богу, сам не знаю.
— Примем к сведению. Кстати, фиолетовый шрам у Вас на лбу это от главного или от хобби?
— Это не ваше дело, — ответил он, улыбаясь.
Был вообще учтив, с дамами особенно, и употреблял грубоватые выражения как бы в кавычках: произносил их так ласково, что рассердиться было невозможно.
— Я заметила, что этот шрам у вас бледнеет и обесцвечивается, когда вы волнуетесь.
— Вы необыкновенно наблюдательны. Только я никогда не волнуюсь.
— Вот как?.. Ну, хорошо, вы над всем насмехаетесь. Какие же ваши собственные идеи? Едва ли вы испытали сильное влияние Маркса?
— Действительно едва ли, хотя бы уж потому, что я почти ничего его не читал.
— Так кто же оказал влияние на ваше мышленье?
— На мое «мышленье»? — переспросил он с комически-испуганной интонацией. — Я и не знал, что занимаюсь «мышленьем». Кто оказал влияние? Дайте подумать… Руставели, «Тысяча и одна ночь», летописи царя Вахтанга VI, Майн-Рид, Купер, Лермонтов, балет, передвижники, гедонисты…. Да, я гедонист.
— Какой еще гедонист! И что за каша!.. Но Вы не кончили. Какой же на Кавказе вековой обычай?
— Когда у кавказца рождается сын, то отец закапывает в землю бочку лучшего вина. Ее выкапывают к совершеннолетию сына, Ах, какое вино! Какой аромат!.. Вот мы с вами здесь пьем бордо…
— И какое!
— Но где ему до кахетинского!
— На Кавказе ведь всё «самое лучшее в мире», правда?
— Не говорю всё, но очень многое. Начиная с природы. Мне на прославленные швейцарские виды просто смешно смотреть, так им далеко до наших. И люди у нас по общему правилу хорошие.
— Это правда. Я очень люблю кавказцев. Ильич тоже их любит.
— Будто? По моему, никого не любит Ваш Ильич.
— «Мой» Ильич? Значит, он не Ваш?
— Я отдаю ему должное. Конечно, выдающийся человек и со временем станет совершенным типом революционера.
— Со временем?
— Возьмите, Робеспьер, Дантон, Марат были революционерами три-четыре года, а до того были чорт знает кто. Ленин же будет им всю жизнь. По моему, он уже теперь второй революционер в мире.
— Вот как! А кто первый?
— Первый: Драгутин.
— Какой «Драгутин»? Отроду о нем не слышала.
— Обычно он остается в тени, но о нем еще много будут говорить в мире. Больше, чем об Ильиче.
— Да кто он? Что он сделал?
— Между прочим, организовал недавно в Белграде убийство короля Александра. К несчастью, они заодно убили Драгу. Этого я им простить не могу. Женщин не убивают, хотя бы они были королевами. Но мы говорили не о Драгутине, а о Ленине. Всё же он на этом нелепом съезде слишком ушел в мелочи.
— Да он шел от победы к победе!
— Разумеется, он может подарить Мартову халат. Когда турецкий султан в прежние времена брал крепость, он дарил побежденному противнику халат, вероятно в насмешку. Только к чему эта победа? Что он теперь будет делать? Ленин, а не султан. Издавать журнальчики? Да и на это верно не хватит денег. Ваше правительство будет очень довольно:
«Он окунул со злобою безбожной
Кинжал свой в яд
И, к Деларю подкравшись осторожно,
Хвать друга в зад!
Тот на пол лег, не в силах, в страшных болях
На кресло сесть.
Меж тем злодей отнял на антресолях
У Дуни честь»…
— Очень похож Ленин на Деларю!
— Я отдаю ему должное. Конечно, он выдающийся человек. Но он еще не созрел.
Люда расхохоталась.
— Однако, Вы нахал порядочный! Ильич не созрел?
— Или, скорее, не созрело всё движение в России. Я еще и не знаю, останусь ли социаль-демократом.
— Вот тебе раз! Неужто пойдете к эс-эрам с их народнической жвачкой!
— Не сваришь каши с русскими вообще. Кажется, так говорят:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26