Банкет не банкет, но с речами… Засиделись до того часа, когда ораторам начинает „вспоминаться одна старая легенда“. Кажется, в тот вечер старая легенда вспомнилась Фомину. И, право, было весело… Березин затянул: „Как цветок душистый…“ Мне показалось смешно и глупо: „Выпьем мы за Сему, Сему дорогого…“ За глаза папу все называли Семой, это его сердило… А теперь та урна в Люцерне“. За эшафотом вдали медленно шел пароход. Струя дыма как будто переходила в облако. Отгороженный облаком голубой свод замыкал над Мусей огромную коробку. „Ах, как хорошо! Только бы не уходить из этой коробки подольше. Да, «Simon Kr?menetzky, Eternels regrets…“ Как можно после этого ссориться!..»
— Жюльетт, за что вы на меня сердитесь?
— Нисколько не сержусь.
— Нет, я вижу…
— Вы ошибаетесь.
— Жюльетт, я хочу сказать зам одну вещь, которой я еще никому не говорила. Я, кажется, жду ребенка.
Жюльетт изменилась в лице.
— Я вас поздравляю, — не сразу выговорила она.
Обе не знали, что сказать друг другу.
— Вы… Вам сказал доктор?
— Да… Пожалуйста, никому не говорите.
— Я никому не скажу. — Жюльетт чувствовала, что ее так и заливает радость.
— Вивиан хочет девочку, я мальчика, верно, и здесь сказывается начало пола. Я говорю глупости? Все равно. Говорят, это открывает новую жизнь, — с грустной насмешкой сказала Муся. — Но я…
— Не говорят, а наверное.
— Но я этого не чувствую. Вы твердо знаете? Я сейчас чувствую себя какой-то машиной, и это гадко…
— Какие глупости!
Жюльетт вдруг встала на колени и поцеловала Мусю.
— Я так рада!
— Я вижу и очень тронута. — Муся с удивлением в нее вглядывалась. — Со всем тем вы на меня дуетесь уже давно. За что?
— Вам так показалось.
— Не думаю. — Муся вдруг догадалась о причине радости Жюльетт и вспыхнула. — Вот, кажется, они идут… Так, пожалуйста, никому ни слова!
К ним подходила Елена Федоровна, Мишель и Витя, все в купальных костюмах и в плащах. Увидев Мусю, Витя подбежал к ней.
— Ты уже вернулась? Ну как? Что он сказал?
— Все отлично.
— Правда?
— Обещал место, хотя и с небольшим жалованьем, — сказала Муся, показывая глазами, что не хочет говорить подробнее при посторонних. Ей просто не хотелось об этом говорить.
— Но когда?
— Как только ты вернешься в Париж.
— Тогда я тотчас и поеду, — с легким вздохом сказал Витя.
— Совсем это не нужно. — Муся перешла на французский язык. — Во всяком случае, и сам дон Педро еще здесь пробудет некоторое время. Он был чрезвычайно любезен. Надо бы сделать ему какую-нибудь politesse…
— Позовите его к обеду, — посоветовала Елена Федоровна. — Я его люблю, хоть он и бестия…
— Потому, что он бестия, — поправил Мишель.
— Нет, обедать с ним это скучно. Разве взять ложу в театр и его позвать… Но в театр я не могу пойти из-за траура.
— Позовите его на этот матч бокса, — сказал Мишель. — Это будет чрезвычайно интересно… — Он назвал фамилии боксеров. — Один негр, другой белый.
— Да, я читала. Это, быть может, мысль, — сказала Муся, подумав. Бокс подходил, пожалуй, к разряду зрелищ, которые можно было посещать и в трауре.
— В благодарность за мысль вы приглашаете и меня.
— Всех… Разве билеты стоят так дорого?
— Как для кого. Для меня очень дорого, а, например, для мистера Блэквуда не очень.
— Вы мне подаете еще одну мысль. Оказывается, мистер Блэквуд в Кабуре, мы позовем и его.
— Это зачем?
— Все-таки мы у него в долгу за тот версальский завтрак.
— То он у вас в долгу, то вы у него. Он так богат, что по отношению к нему не может быть светской задолженности.
— Нет, может быть, и есть, но пониженная: на его обеды с шампанским надо отвечать чаем с лимоном. Если же не отвечать совсем, он потеряет уважение.
— Такова жизнь.
— Какие глубокие мысли мы высказываем! Кроме того с одним дон Педро я умру со скуки.
— Господа, пойдем в воду. Скоро пять часов.
Муся встала и сбросила на песок пеньюар, чувствуя на себе взгляды Мишеля и Вити. «Нет, разумеется, еще ничего не может быть видно…» Жюльетт аккуратно складывала пеньюар, сумочку, шляпу.
— Камень положить, а то еще улетит?
— Улететь не улетит, а как бы не стащили.
— В моей сумке три франка… Идем, господа! — сказала Муся. «Как все-таки эти мальчишки неприятно смотрят голодными глазами… А, впрочем, неправда: это не неприятно…» Она сбросила туфли и побежала вперед по влажному теплому песку. «Очень хорошо сделала, что сказала Жюльетт…»
— Господа, идем назад! Вода мокрая и безумно холодная, — по-русски кричала Елена Федоровна.
«Вот это и есть „блаженство“, — думал Витя, подплывая сзади к Мусе и глядя на нее влюбленными глазами. Стоял тот гул счастливых голосов, который бывает только при морском купанье. Волны ровно набегали и разбивались, гул рос и превращался в визг. Витя стал на дно, на мгновенье повернулся спиной к набегавшей волне, выдержал ее удар и, снова повернувшись, увидел в белой пене Мусю, которая радостно орала: „Спаси меня, Витька, я тону!“
— Ты спасена! Я спас тебе жизнь! Что я за это получаю?

— Вот что! — она вырвалась, плеснула Вите в лицо водой и поплыла. Новая волна вдруг наросла недалеко от них. «А-а!» — слышался со всех сторон счастливый писк. Витя поплыл за Мусей. «Да, вот теперь она та же, что была когда-то. „Кто прежней Тани — бедной Тани — Теперь в княгине б не узнал!..“ — выплыли у него в памяти стихи. — „Как она мило тогда читала это“. — „Муся, не уплывайте так далеко!“ — кричала откуда-то слева Жюльетт, делавшая по всем правилам гимнастические движения в воде. — „Лишь бы только она к нам не подплыла…“ — Елены Федоровны и Мишеля не было видно, — „А? что?“ — кричала Муся. — „Я говорю, не уплывайте так далеко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164