Я вспомнил и без лишнего
напоминания пристегнул ремень. Она тронула машину с места, но после двух
кварталов нам пришлось вернуться обратно, по приказу полисмена; церемония
еще не закончилась. И на другой улице дела обстояли не лучше. Мы
находились сбоку от плаца, но нам не позволили проехать вдоль него. Я
слышал, как резко отдавались команды. Кадеты, или как их там еще,
готовились пройти стороем.
- Послушай, - сказал я. - Оставь здесь машину и давай посмотри. Мне
нравятся парады.
Она смотрела без всякого энтузиазма, но я вытащил ее из машины и
потащил на плац. Я быстро нашел место откуда можно наблюдать незамеченным.
Они шли вдоль края плаца, прямо на нас, четверо в ряд, стройным шагом, со
знаменем впереди. Военные зрители отдавали им честь. Я, то же, вспомнил и
снял шляпу.
Оливия толкнула меня локтем, я посмотрел в направлении ее взгляда,
там шел лейтенант Брейсуейт, среди других, мимо трибуны, в военной форме,
красиво отдавая честь, когда проходил мимо флага. Он выглядел счастливым и
довольным. Он опять был на своем месте.
Кадеты прошли мимо угрюмо глядя перед собой. За ними проследовал
оркестр, исполняя марш "Звезды и полоски навсегда...". Все это выглядело
затертым и несовременным. Может наступит время и вот так они пойдут прямо
на танки в сопровождении оркестра, разумеется тактика будет несколько
иная. Может вот так очень красиво, а может и оркестра никакого, совсем, не
будет.
Флотские музыканты почти поравнялись с нами. Оливия хотела заткнуть
уши, а я вспомнил, стоя на острове, об авианосце, купающемся совсем в
других звуках и наблюдая, как истребители возносятся в воздух.
Я вспомнил, что чувствовал свое превосходство, в сравнении с молодыми
пилотами и об их игрушках, шумно падающих на палубу, но теперь я пришел к
заключению, что у меня был не очень крепкий базис, для такого чувства.
Может они и не такие ловкие в применении к моей работе, но было время,
когда я и сам не очень-то ловко исполнял ее, свою работу. И мне пришлось
бы дьявоьски тренироваться, чтобы сделать то, что они смогли бы однажды
сделать, включая и Брейсуейта. Это была очень скромная мысль.
- Поехали, - сказал я, и десять минут спустя мы входили в дом с
окном-картиной в перспективе представляющем уходящие извилистые улочки
Франции. Я испытывал почти удоволствие входя в такую знакомую комнату,
после лета проведенного в клинике.
- Великолепно, - сказал я, - теперь покажи мне где можно работать с
ручкой и бумагой, доктор. Ну, и где же бумага, которую нужно подписать?
- Нет здесь этой бумаги, - сказала она. - Где-то у адвокатов - есть,
я думаю, а здесь - нет.
Я повернулся и посмотрел на нее. Что тут можно сказать? Я молчал и
ждал.
- Я просто хотела, чтобы ты приехал сюда, - сказала она.
- Значит, ты решила заманить меня в лабораторию, чтобы представить
меня, как своего мужа?
- Да, - согласилась она. - Только для этого. Не говори пока ничего,
Поль. У меня есть нечто, что я тебе хотела бы показать, а пока прошу,
помолчи. И иди сюда.
Она быстро пересекла гостинную, холл и миновала дверь большой
спальни, запомнившейся мне. Она открыла дверь в противоположном конце
холла.
- Входи, - произнесла она и посторонилась, чтобы пропустить меня.
Я прошел мимо нее и остановился. Это была маленькая комнатка. На
стенах были обои с изображением кролика Банни повсюду. В углу стояла
детская кроватка и в ней лежал маленький ребенок, несомненно, ребенок. Он
спал и на нем были надеты голубые вязанные пинетки. Будучи однажды отцом,
я знал, что голубые пинетки означают то, что это мальчик.
Я повернулся и посмотрел на Оливию. Ее лицо ничего не выражало. Она
прижала к губам палец. Я вернулся обратно в гостинную оставив Оливию
осторожно закрывающую дверь. Когда я услышал ее шаги, я остановился у
окна-картины, думая о том, что мне никогда не понять, почему люди строят
окно-картину, чтобы смотреть через улицу на такие же окна-картины соседей;
однако эти мысли к делу не относились.
- Теперь тебе понятно? - спросила она, подойдя ко мне. - Я говорила
тебе, что это не мой секрет. Это его секрет. Ему нужна фамилия. Теперь она
у него есть. Это фамилия человека, который не существует на самом деле, но
это неважно. Оно законно, это имя, и только это одно имеет смысл. Никто не
может отобрать его у него.
Я повернулся и посмотрел ей в глаза. Она стояла передо мной стройная
и притягательная в ее красиво подобранном костюме - юбке со свитером. И я,
вдруг, вспомнил какие свободные, неуклюжие вещи она носила тогда. Все
озадачивало в ней.
- Я стараюсь быть умной, - спокойно сказала она. - Я согласилась
выйти замуж за никому не известного правительственного агента, - очень
неохотно, конечно. Я планировала все устроить так, чтобы ты... чтобы ты,
одним словом, чтобы этот человек после свадьбы никогда бы не протестовал,
что ребенок не его. Он мог бы догадываться, но никогда бы не узнал. Теперь
ты знаешь чей он.
- Теперь ты скажешь это.
- Когда я узнала, что я беременна. Я пошла к Гарольду и теперь тебе
известно, что случилось тогда. Я возможно не полностью объяснила тебе
насколько в деле замешан Гарольд. Я презирала его и все же... все же, ведь
я любила его однажны и поэтому решила родить ребенка. - Она глубоко
вздохнула. - Он мертв. И никогда не женится на мне. Единственное, на что
он тогда снизошол - аборт. Это слово тебе, надеюсь, известно. Я, конечно,
не гожусь в матери, но на то предложение я, тоже, не согласилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56