– Сяду на велосипед, съезжу в Сосновку. Там почтовое отделение, телеграф…
– И можно надеяться, что телеграмму оттуда не перехватят?
– А почему ее должны перехватить? – удивился старик.
– Я думаю, оттуда дойдет, – сказал учитель.
Я быстро нацарапал на клочке бумаги свой домашний адрес и текст: «Поздравь Николая Петровича днем рождения». Текст был условный. Для жены это был сигнал тревоги, знак того, что мне нужна помощь немедленно, что нужно поднимать на ноги всех, кого можно поднять. Я прочитал написанное вслух и протянул старику три рубля, он поколебался, но взял и вышел.
– На него можно положиться? – спросил я учителя.
– Да! Это очень порядочный человек… А вам нужно бежать! – после короткой паузы произнес учитель.
– Что мне нужно делать, я решаю обычно сам! – оборвал его я. – Если вы не откажете мне в гостеприимстве, я переберусь к вам и поживу здесь пару дней. Пока сюда не приедут…
– Вам нужно бежать! – повторил учитель. – Или вас убьют.
– А вас? Что они сделают с вами, если я убегу? Что будет с девочкой, с вашим романтическим увлечением?
– Не знаю. Но думаю, им будет не до меня. Они кинутся спасать свою шкуру. Если вы вырветесь, они… Я думаю, у них не выдержат нервы…
– Не надо так настойчиво загонять меня в гроб! В конце концов они – кучка подонков и не более того! И учтите! – я зачем-то погрозил учителю пальцем. – Вашего Волчанова еще никто не бил по ушам! Это для него новое ощущение, новая эпоха, если хотите… Я чувствую, он придет договариваться со мной. И с вами тоже. Ему придется озолотить нас…
– Вы похожи на Хлестакова, – еле слышно произнес учитель и улыбнулся.
– А вы на Добчинского! Кстати, Хлестаков – это совсем неплохо. Хлестаков – это не герой! Хлестаков – принцип, образ жизни! Тем, кто понял это, живется в нашей стране лучше всех прочих. Они обязаны Гоголю всем, ибо он указал им путь!
– Но вы были убедительны! Я сначала поверил. Это было вполне…


* * *

В гостинице я совершил грубейшую ошибку, расплатившись с дежурной и сказав ей, что уезжаю. Дверь за мной еще не закрылась, как она бросилась к телефону. Канареечной машины рядом с гостиницей не было. Я обрадовался, задышал свободнее и быстрым шагом пошел в сторону почты. Я решил попробовать заказать разговор с Москвой, чтобы оценить степень свободы, которую позволяет мне Волчанов. Но уже через две минуты канареечная машина обогнала меня, выехала на тротуар, и из нее выскочил здоровенный детина в форме старшины милиции. Он сделал несколько шагов в мою сторону и остановился напротив, широко расставив ноги и выпятив грудь. Такие угрожающие позы любят принимать у нас юноши в период полового созревания, а также милиция независимо от возраста.
Я тоже остановился, снял с плеча сумку, положил ее на асфальт и начал разминать пальцы. Как все необычное, такие вещи всегда пугают. Детина в милицейской форме наблюдал за мной. Ему было лет двадцать пять. Его лицо чем-то напоминало Волчанова. Лицо это было замечательное в своем роде – одним своим видом оно вызывало ужас. Лицо убийцы. Широкое, рыхлое, с крупными чертами. Большие, слегка раскосые желто-зеленые глаза были полуприкрыты. В них не было ни страха, ни мысли, была какая-то особенная злобная сосредоточенность. Глаза убийцы, глаза палача.
– Что ты с отцом сделал? – хрипло произнес детина, и я окончательно убедился в том, что передо мной он, старший сын.
– А кто твой отец? – я боролся со страхом и боялся, что он догадается об этой борьбе. Лицо Волчанова вызывало во мне пронзительный животный ужас своей тупой, неукротимой жестокостью. В сравнении с ним лицо Волчанова-отца показалось бы исполненным благородства и доброты.
– Что ты с ним сделал? – повторил он, шагнул в мою сторону и потянул ко мне большую короткопалую пятерню. Я отступил назад и поднял руки. Боевая Стойка подействовала на меня успокаивающе, я почувствовал себя защищенным. В юности я страстно любил бокс.
– Ладно, потом… – пробормотал Николай Волчанов. – Отец велел тебе передать, чтобы ты отсюда ни ногой. А если побежишь, велел кончать тебя сразу. Усек? – он говорил очень рассудительно и спокойно.
– Вас расстреляют вместе! Тебя и твоего папашу! – я с ликованием чувствовал, что ужас, внушенный мне этим узколобым подонком, перерастает в ненависть. Я стал чаще дышать и услышал, как стучит в висках пульс. Я стал злым и бесстрашным. Тогда впервые в жизни я почувствовал себя воином, и это новое чувство потрясло все мое существо.
– Уж не ты ли стрелять будешь? – оскалился он, и я увидел растерянность в желтых глазах. Мы поменялись ролями – нападал я.
– Я не буду пачкаться.
Он двинулся ко мне. Он был уже близко, его руки были опущены, его можно и нужно было бить, но… Но я услышал звук мотора, и еще одна канареечная машина въехала на тротуар. В ней были Филюков и еще двое в форме. Филюков негромко позвал его. Он злобно выругался и подошел к Филюкову. Они обменялись короткими фразами, и Николай Волчанов направился к своей машине. Он подчеркнуто не смотрел в мою сторону, что я расценил как признак своего превосходства. И только когда обе машины уехали прочь, я почувствовал, как мучительно холодеет все внутри. Страх настиг меня снова…
На почте мне сказали, что заказать Москву нельзя, потому что линия занята. Это была явная ложь, но я не стал спорить и взял бланк телеграммы. Поразило то, что меня действительно знали в этом городе все. Я написал адрес редакции, затем, почти не думая, вписал текст следующего содержания: «Поздравляю успешным завершением операции. Задерживаюсь два дня. Семенов группой прибыл».
– Попрошу срочную, – строго сказал я в окошко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74