Суждено ли ему когда-нибудь сделать нечто великое, то, что останется в памяти людской? Или же проживет он свою жизнь, пройдя отмеренную ему дистанцию, и уйдет, как будто и не жил? Не удивительно, что все обзаводятся детьми; ведь ребенок служит доказательством того, что ты существовал на свете. Даже эти мысли, как и сам он понимал, были безнадежно ординарны: схожие мысли рождались и у других. Наверное, и мозг его мало чем отличался от прочих. Ведь целых три года его натаскивали мыслить привычными категориями юриспруденции. Он грыз гранит юридической науки в библиотеках, конспектировал судебные дела, входил в класс конституционного права в абсолютной готовности отразить любую атаку профессора и с блеском ответить на любой его вопрос. Что за жалкое тщеславие! Он хорошо успевал по конституционному праву, недолюбливал налоговое право, зато был совершенно очарован уголовным правом.
К концу третьего года обучения, после летней интернатуры, он ясно понял, что хочет работать в окружной прокуратуре. Приказ о его назначении до сих пор валялся где-то у него в шкафу, и он помнил, как радовался, получив постоянную работу в качестве независимого юриста. В то время как другие новоиспеченные юристы просиживали штаны в юридической библиотеке на двадцать пятом этаже, он вел бои с общественными защитниками, несостоятельными адвокатами, якшался с преступниками всех мастей, выводил на чистую воду нечестных на руку судей. Доводилось ему сотрудничать и с блистательными юристами, профессионалами высшего класса, такими как Берджер. Это было одно из тех жизненно важных решений, которыми он мог гордиться, да и Дженис гордилась тем, что он поступал именно так, хотя теперь, оглядываясь назад, она, может быть, и считала, что лучше бы ему тогда поступить в крупную фирму. И дело тут было не в самой работе – работать пришлось бы тогда не меньше, и день у него был бы столь же напряженным, а неприятной стороной такой работы и тем, что она не по вкусу, можно было бы и пренебречь. Зато поступи он в фирму, и шестизначная цифра дохода была бы ему обеспечена. Смог бы он тогда этим купить для Дженис хоть немного счастья? Он отправлял бы ее в путешествия, нанял бы прислугу, которая приходила бы дважды в неделю убирать в доме. И все же – в этом он был уверен, зная себя и свои слабости, – он превратился бы тогда в ходячего мертвеца, бесповоротнее даже, чем теперь. Он видел вокруг себя таких людей, чья жизнь была заполнена лишь одним – переносом денег из чужих карманов в их собственные. Они прогнили насквозь, потому что дело их жизни имело мало общего с самой жизнью. Он презирал и ненавидел их, но основания этой ненависти теперь пошатнулись. Они знали, что являются винтиками в системе, а если в свое время и приняли решение взять с этой системы все, что только можно, то он теперь отвергал и подобное решение не столь уж безоговорочно. На юристов, вроде него, они поглядывали свысока – в их глазах они мало чего стоили, трудяги, работавшие за жалкие подачки. Но конечно, на судебных заседаниях весы выравнивались – ведь у юристов из фирм опыта хватало лишь на то, чтобы таскать свой портфель. Но он ненавидел их за алчность и за то, что, не в пример ему, они могли чувствовать себя обеспеченными и защищенными от всех превратностей судьбы.
И, водрузив ноги на стол, Питер стал мечтать, как тоже бросит работу, рискнет, как рискует баскетболист, принимающий трудный мяч: может быть больно, зато цель оправдывает средства. Потеря Дженис толкала его к действию. Разве не стоит попробовать? Он достаточно злился. Разве не так? Разве может он все происшедшее расценивать иначе как эпизод, неудачную полосу в их браке, преодолев которую они выйдут целыми и невредимыми? Он проверил, плотно ли закрыта дверь, и, поискав в книжке букву «V», набрал номер, отойдя с телефоном к окну.
– Да.
– Винни, это Питер Скаттергуд.
– Питер. Давненько ты… – поперхнулся, засмеявшись, хриплый голос на том конце провода. – Как дела палаческие?
– Скучать не дают.
– Похоже, в это утро вам пришлось попотеть. Чем могу быть полезен?
Винни имел право на то, чтобы, не предаваясь сентиментальным воспоминаниям о детских годах, сразу перейти к делу. Как итальянец из Южной Филадельфии, чья семья поддерживала связь с многочисленными родственниками, Винни воспринимал город с несколько иного ракурса, нежели Питер, он был в курсе местных политических интриг, знал, по крайней мере шапочно, многих потомственных сицилийских мафиози из тех, чьи трупы в дорогих костюмах нередко находили в багажниках новехоньких черных «кадиллаков». Работа радиодиспетчером в полиции ему подходила. Отец Винни сколотил неплохой капитал в строительном бизнесе, что позволило ему пренебречь для своих четырех сыновей католическими школами, отправив их в привилегированную школу с перспективой колледжа, которую Винни, к большому неудовольствию отца, отверг, посчитав для себя ненужной. Три года Винни и Питер блистали в школьной баскетбольной команде. Винни был грозой площадки – своим мощным волосатым телом он преграждал путь противнику, а завладев мячом, беззастенчиво плевал на все правила, вел его, отбиваясь ударами – кому локтем под дых, кому коленом по яйцам, и все это не глядя, словно невзначай. Винни изматывал ловких чернокожих игроков, за которыми охотились команды местных школ, переманивая их друг у друга на стипендию, дабы разбавить ими свои белокожие ряды. А потом наступал черед Питера – он вел, лавировал, пасовал и аккуратно клал мяч в корзинку. Винни он недолюбливал, но всегда восхищался его откровенным бесстыдством, умением выходить сухим из воды и лихо обделывать любые дела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136