– Хоскинс брезгливо сморщился. – Возьми ее за жабры, ясно?
– Я так и делаю, – хмуро отозвался Питер. Хоскинса он побаивался, но не настолько, чтобы не уметь это скрыть.
– Вот и хорошо. Значит, все идет по плану. Устал? – Хоскинс ткнул в Питера жестким пальцем, словно тот был клавишей рояля. – Где жар и пыл?
– Горит в груди, – парировал Питер. – Гудит, как в паровозной топке.
– Хорошо. – Хоскинс ласково кивнул. – Вот и не давай ему погаснуть.
Выйдя через восточную арку Ратуши, Питер прошел мимо полированных черных седанов, принадлежавших мэру и другим высокопоставленным чиновникам. Он все еще чувствовал упершийся в него палец Хоскинса. У таких людей, как Хоскинс, постоянные жар и пыл поддерживаются той властью, которую они приобретают, и хотя Питера некогда и восхищал напор Хоскинса, постепенно он стал бояться силы этого напора, непоколебимой безупречности маэстро, которая могла толкать его к стрельбе из пушек по воробьям и злоупотреблению властью. Ведь власть дается лишь тому, кто ее жаждет, а чтобы сохранить ее, иной раз приходится пресекать малейшие попытки отнять эту власть. Что же касается Хоскинса, он производил впечатление человека, с трудом сдерживавшего в себе такие порывы, и Питер не раз мог убедиться, что не забота об общем благе разжигает пламя в душе у Хоскинса, а лишь стремление множить собственное влияние, собственные привилегии. Однако с годами Хоскинс научился лучше маскировать эту свою пламенную страсть, скрывая ее за мимолетной и покровительственной ласковостью по отношению к молодым прокурорам, любезностью к репортерам и умеренностью общественных аппетитов. Но в то же время он старался делать так, чтобы каждое рукопожатие или знакомство толкали его вперед, Карьера политика Хоскинсу не светила, для этого он был чересчур груб, но в качестве административного работника он еще мог достичь многого. Будучи десятью годами старше Питера, он дорос и уже перерос золотой период, когда вступают в гонку за выборные должности, так что его чуть ли не силком заставили купить себе фрак, выучиться хохотать и щериться на престижных званых вечерах, шутить и выпивать в компаниях других шутников, изображать любовь к жене – маленькой, хрупкой и довольно-таки безвкусной женщине с вечной застывшей на губах застенчивой улыбкой, женщине, совершенно задавленной личностью мужа. Хоскинс, как считал Питер, был из тех людей, что воображают, будто в основе карьеры всегда лежит лесть. Он превратился в удавку для карьерных устремлений его сослуживцев. Тем, кто восхищался им, если Хоскинс был в этом уверен, приходилось постоянно доказывать свое согласие на оскорбительное его первенство. Прочим же оставалось делать свое дело, не высовываясь и лишь стараясь не выступать в роли пешки в постоянных стычках начальства с адвокатурой, министерством юстиции, местными политическими структурами, мэром, прессой, могущественными организациями и негритянской общиной.
А на другом полюсе был Берджер, скептик, не боявшийся постоянных угроз Хоскинса, работавший в холодноватой аналитической манере, старавшийся делать свое дело профессионально, но в то же время понимавший всю ограниченность данной ему власти и вполне осознававший относительность, временность и подчас иллюзорность всякой власти. Ту долю альтруизма, которая, возможно, и была ему присуща, Берджер мастерски скрывал за вежливо-непроницаемой отстраненностью от всяческих людских потуг. Существенную роль тут играла и прокурорская деятельность Берджера, укрепившая в нем подозрительность по отношению ко всем, в том числе и к себе самому.
Питер съел сандвич в кафетерии, расположенном в самой убогой части Маркет-стрит, – никаких деловых встреч за обедом у него не намечалось, а престижных обеденных мест он избегал, не желая сталкиваться там с хорошенькими служащими, чей вид напомнил бы ему, как долго – уже несколько недель – он не занимался сексом. Он даже подумал было шмыгнуть в какой-нибудь из порновидеосалонов, ютившихся в обветшалых кирпичных строениях за рынком, что возле вокзала Рединг, проскользнуть незаметно вслед за другими извращенцами, так своеобразно проводящими свой обеденный перерыв, а может быть, даже мастурбировать немножко в одной из предназначенных для этой цели кабинок, наблюдая, как парень и девушка на экране занимаются французской любовью. Стыдно, но хоть помогло бы на несколько часов снять напряжение; однако существовал шанс натолкнуться там на знакомого. Имелись, правда, и службы, специализирующиеся на такого рода услугах, можно вызвать девушку и трахнуть ее, но особого удовольствия в этом Питер не находил – девушки эти чаще всего некрасивы, жалки, употребляют наркотики, – и дело кончилось бы состраданием к партнерше и расспросами о ее жизни. А потом, он еще не дошел до того, чтобы бросаться к проституткам. Так что вместо этого он углубился в чтение газеты, начав с раздела спорта. «Штрафники» облажались три раза подряд, и их звезда Чарльз Баркли дулся и критиковал команду. Питер скучал по Доктору Джею. Когда Доктор ушел на покой, город потерял одно из главных своих украшений. В целом газетные заголовки не проясняли его видения момента. Какие-то маргиналы подрались на тепловых люках, шестнадцатилетний наркодилер застрелен на углу Восьмой и Батлер-стрит. Ничего нового по сравнению с тем временем, когда самыми бедными в городе были ирландцы, жившие по восемь человек в комнате, работавшие на паровозостроительном предприятии Болдуина или на швейных фабриках, ирландцы, чьи дети во сне видели лишь паровозы, а старухи рылись в мусоре в поисках угля для печей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136