Ни черта Монах не видел. А Соленый умудрялся на ходу разглядеть тоненькие стебельки, которые, как он знал, напоминают по вкусу чеснок.
– Думаешь, уйдем? Не поймают они нас?
– Не ссы, интеллигент! Выберемся. Еще по Ленинграду твоему погуляем.
При упоминании о Ленинграде у Монаха защемило сердце. Иннокентий Монахов – Монах, как его окрестили в зоне, – наверняка знал, что в ближайшее время не придется ему гулять по любимому городу…


* * *

Родился Монахов в Польше. Есть такой небольшой городок – Легница, где сразу после Великой Отечественной войны обосновался штаб армии под командованием Рокоссовского. Мать в то время служила врачом в военном госпитале и имела звание капитана медицинской службы. Отец играл на трубе в армейском ансамбле песни и пляски, довольствуясь погонами старшины сверхсрочной службы. Знакомы они были еще с войны. А в 1946-м поженились. Нужно было пожениться. Потому что спустя два месяца после свадьбы, отпразднованной в общежитии сверхсрочников на улице Яна Баторего, на свет появился Иннокентий.
Каждый день с утра старшина провожал жену с ребенком до ворот госпиталя и каждый вечер встречал. Ревнив был до невозможности. Но понятия не имел, что в обеденный перерыв супруга исправно посещает кабинет начальника медицинской службы.
Застукал он их совершенно случайно. «Трубодуров»-массовиков в срочном порядке отправляли в отдаленный гарнизон с концертом. И заскочил, значит, в обед, чтобы предупредить благоверную о командировке.
– Где, – спрашивает у дежурной сестры, – такая-то такая-то?
А сестричка глазки отводит. Щечки порозовели, реснички захлопали.
Схватил ее за горло-музыкант и честно-пречестно пообещал:
– Придушу, сука, если не скажешь!
Кому ж охота быть придушенной?
– Только вам, товарищ старшина! Только вам! – прорезался голосок у медсестры. – И не сплетни ради, а справедливости для! Чтоб гордость-честь вашу мужскую поддержать…
Шарахнул старшина двери в кабинет начмеда, они вместе с коробкой и вылетели. А через секунду и начмед в окно со. второго этажа спланировал. Кто в тот момент по улице Летничей мимо госпиталя проходил, наверняка видел развевающиеся белые крылья его халата. Примечательно то, что под халатом подполковника медслужбы ничегошеньки не было.
Пока старшина выкидывал в окно начмеда, супружница его успела кое-как одеться и из кабинета выскочить. Схоронилась от рассвирепевшего мужа так, что тот до вечера искал ее по территории госпиталя. Не нашел. Зато увидел, как ребеночек его содержится.
Сдавала его мамаша санитарам на дневную опеку. А те, не долго думая, прикармливали пацана кашкой с распаренным табачком. Да чтоб не орал, голову тряпкой, пропитанной мочой, обматывали. Надышится мальчонка аммиаком, одуреет от табачной жижи и – в сон глубокий аж до самого вечера. Просто и не хлопотно.
В общем, забрал старшина пацана от санитаров-опекунов и домой унес. Супружница наутро объявилась. Прости, говорит, не люблю начмеда, тебя люблю. Три дня так под дверью в общежитии и сидела, прощение вымаливала. Простил ее старшина-трубач-рогач. Но поклялся, что придушит начмеда.
Душить не стал. А когда по гарнизону слухи поползли, что не его ребенок Кешка, а начмедовский, записался на прием к члену Военного Совета – начальнику Политического управления Северной группы войск СГВ – группировка Вооруженных Сил СССР, дислоцированная на территории Польши.

.
– Так, мол, и так, товарищ генерал-майор. Начмед госпиталя – скотина – регулярно мою жену единственную-разлюбимую удовлетворяет!
Вытащил тогда генерал из фуражки иглу швейную, а старшине нитку дал. Сунь, говорит, нитку в иголку. Ну старшина нитку в ушко тык! А генерал иглу между пальцами круть!
– Ну что, – спрашивает генерал. – Попал в дырку-то?
– Дык вы ж крутите, товарищ член-воен-совета! – отвечает старшина.
– Вот, – говорит генерал-майор. – Если б жонка твоя крутилась, и начмед не попал бы! Как говорится, сучка не захочет, кобель не вскочит.
Судили-рядили, потом генерал говорит:
– Оставаться тебе в Легнице не резон. Потому как засмеют мужики. Ты ж сам шумиху на всю группу поднял! Начмеда тоже не души. Пусть живет. Накажу я его. А ты давай выбирай любой город Союза. Перевод тебе устрою запросто. Просись куда хошь.
И перевели отца в Ленинград в пятьдесят втором году, где они с матерью и демобилизовались. В дальнейшем отец устроился работать музыкантом в ресторан, а мать – снова в военный госпиталь, но уже вольнонаемной.
Отец прилично зарабатывал и, наверное, по этой причине неприлично выпивал. Мать плакала и просила его ради всего святого уйти из кабака. Но он не ушел. Его выгнали. За пьянство. К тому же и музыкант он был, честно говоря, аховый.
Много лет мать тянула весь дом на себе. Отец сменил с десяток мест работы и вернулся в тот же ресторан – полотером. А однажды ночью взял и умер. Печень отказала. Мать даже не плакала.
Кешка окончил музыкальную школу по классу фортепьяно. Но в музучилище или консерваторию поступать не захотел. Зачем учиться, если жить и без образования можно? Не шагнул в консерваторские залы.
Мать рыдала и ползала перед ним на коленях, когда узнала, что сын устроился работать… в ресторанный оркестр.
В армию Иннокентия не призвали по причине врожденного плоскостопия. А вот кабак не отпускал. Деньги – шампанское – девочки… Круг замкнулся. И был разорван лишь хождением в зону.


* * *

Тело убитого часового аккуратно спустили с вышки и положили пока прямо на землю. Голову нести не пришлось. В тот момент, когда солдаты батальона охраны взяли на руки труп своего сослуживца, голова его, висевшая на тонком лоскуте кожи, оборвалась и, гулко ударяясь о ступени вышки, покатилась вниз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123