Всего несколько часов назад его прекратили бить и вернули из пресс-хаты в лазарет. Хотелось просто умереть, чтобы раз и навсегда прервать жуткую череду кошмаров. Но расстаться с жизнью не дали. Лагерный врач достаточно квалифицированно оказал ему помощь, тщательно обработав открывшиеся пулевые отверстия в ногах и дав приличную дозу обезболивающего. Кешка с большим трудом раскрыл глаза и затравленно посмотрел на Ивана Ивановича.
– Если слышишь меня, покажи глазами, – продолжал капитан. Впрочем, его специального офицерского звания Монахов не знал. Тот по-прежнему был одет в пальто и шляпу. И курил «Беломор», пуская в потолок густые клубы дыма.
Поняв, чего от него хотят, зек два раза пошевелил ресницами.
– Во-о-от! Уже лучше! – обрадовался Багаев. – Ты меня услышал. Это здорово. Теперь слушай внимательно, голубь мой. Этот день станет самым важным днем всей твоей сраной жизни. Я пришел сюда для того, чтобы подарить тебе возможность выжить. Или ты выполняешь все, что я тебе сейчас скажу, или будешь запущен на орбиту по полной программе.
С выражением «запустить на орбиту» Кешка Монахов был знаком. Сие мероприятие включало в себя целый каскад пыток и издевательств, применяемых к непокорному зеку как со стороны лагерной администрации, так и со стороны воровской элиты. Чаще, правда, на орбиту запускались «мужики» и «черти», исправно работающие на производстве, но чем-то не угодившие той или иной прослойке власть предержащих. Блатные умело лавировали в хитросплетениях лагерных интриг и редко попадали между молотом и наковальней. Опущенные – барачные педерасты – ходили в неприкасаемых. Их могли только попользовать в физиологическом смысле. Иногда вгрупповую. Бывало, что и с последующей отправкой в лазарет. Поставить опущенного на четыре кости – не грех. Но марать о них руки не желал никто. Они и живут-то во всех лагерях, как раньше, так и по сей день, отдельной приниженной кастой, отделившись от общих нар шторкой, питаясь из продырявленной посуды, общаясь по-человечески только в своем кругу. Да и можно ли считать человеческим общением разговоры о том, кто, когда и как тебя изнасиловал?
Запуска на орбиту в зоне боялся каждый. Потому что из пятерых запущенных трое кончали жизнь самоубийством…
– Ты готов воспринимать мои слова? – спросил Багаев.
– Да, – всхлипнул в ответ Монахов.
– На орбиту хочешь?
– Нет…
– Значит, с сего момента начинаешь работать на меня, – спокойно произнес Багаев. – То есть не на меня лично. На службу, которую я представляю.
И от этих слов у Кешки помутилось в глазах. Ничего более страшного никто ему предложить не мог. Стать стукачом, ссученным, работать на ментов означало подписать себе смертный приговор. Блатные, не дай Бог, узнают, не поверят ни единому его слову, не примут никаких оправданий. Предложение этого пижона неизбежно приведет к гибели. В лучшем случае заточка в бок обеспечена.
– М-м-м! – спазмы сжали горло, и Кешка бешено замотал головой, давая понять, что не сделает этого ни при каких условиях. Из глаз его покатились крупные слезы, а лицо скорчилось в жуткой гримасе.
– Ты не мычи мне здесь! – чуть прикрикнул капитан. – Сделаешь все, что я тебе говорю, – жив останешься. Откажешься – заживо сгниешь.
– Нет! – истерически выкрикнул Монах.
– Вспомни ночь. Тебе понравилось? Так будет повторяться каждую ночь и каждый день на протяжении долгих месяцев. Тебя просто забьют. Ты будешь медленно и верно умирать. И никому до тебя не будет дела. Расстрел покажется тебе избавлением от мучений. И ты сам будешь просить, чтобы тебя расстреляли. А тебя будут только бить. Потом, полуживого, бросят в петушат-ник к пидорам. В первую же ночь кто-нибудь из «шестерок» того же Лелика разорвет тебе задницу. Я это запросто устрою. Верь моему слову.
Иван Иванович прошелся от кровати к окну и вернулся обратно.
– Смотри, я выкуриваю эту папиросу и ухожу. Больше ни о чем с тобой разговаривать не стану. После моего ухода будем считать, что судьба твоя решена раз и навсегда.
Багаев курил, а Кешка, изнывая от физической и душевной боли, судорожно размышлял, что же ему теперь делать. Похоже, наступил тот самый случай, когда выбора нет. Откажется – этот пижон в шляпе заморит его, как и обещал. Согласится – тоже не сладко придется. Но, возможно, ему еще удастся выкрутиться, перехитрить этого гада…
Докурив папиросу до самой гильзы, капитан Багаев не торопясь направился к выходу. Шаги его гулко отдавались в отбитой голове Монахова. Иван Иванович уже взялся за ручку двери, когда Кешка со слезами выдавил из себя:
– Согласен…
– О! Это уже прогресс! – довольно воскликнул Багаев, возвращаясь к кровати и присаживаясь на табурет. Не скрывая торжества победителя, он полез в тумбочку и достал оттуда бутылку «Пшеничной», которую вчера оставили Кешке люди Лелика. – Это дело надо обмыть! – И разлил водку по стаканам. Всю поллитровку разом. Граненая тара оказалась наполненной до самых краев.
Кешка потянулся было к стакану, чтобы выпить и хоть как-то снять напряжение, но от одного запаха водки его чуть не вывернуло наизнанку: видимо, внутренности были прилично отбиты. Багаев же отточенным движением поднес граненник к губам и, широко раскрыв рот, опрокинул жидкость в себя, даже не поморщившись.
– Ну сказывай, друг мой ситный, голубь сизокрылый, – начал самым что ни на есть дружелюбным тоном Иван Иванович. – О чем вчера, накануне моего прихода, с Леликом говорили?
Испуг еще не прошел, и Кешка, вытаращив глаза, лишь беззвучно шевелил губами. Его ничуть не удивила осведомленность Багаева. Все, что бы сейчас он ни сказал Монахову, казалось сущей безделицей по сравнению с кошмаром, испытанным в пресс-хате.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123