Чилли тогда брезговали невыносимо, профессиональные порноактеры обходили нелегальные студии за два квартала, девочка боялась, что ей придется менять профессию. Полгода болталась, не делала ничего. Потом в Праге была эпидемия W-4. Умерли восемь человек. Я даже не понял, как это произошло, два дня – и все, пустая кровать, пугающе легкий гроб, серое лицо Георга во время кремации. Георгины, маленький стеклянный кубик с прахом, очень легкий гроб. Очень легкий гроб, как если бы в нем лежала десяти-, одиннадцати-, двенадцатилетняя девочка.
Иди же ближе, волоокий мальчик, так странно почему-то пошатывающийся, так затуманенно глядящий, – что, интересно, за бион на тебе навешен, тебя колотит или кажется издалека? Что ж ты стоишь столбом, поторопись, – смотри, все закрутилось, задергалось, всеобщим визгом налилось; перед лицом скакнул какой-то растрепанный японец, взвизгнула неюная мадама, да это вьеты! – черт, им что же, мало дали? – похоже, это был последний вечер подпольного гимнастического ринга в торговом комплексе «Охотный ряд»; кого-то, кажется, уже менты электрошоком пиздят, кому-то два железных пальца вбивают под ребро, еще не старого седого джентльмена валяют вдоль стены по каменному полу каблуками, а мальчика, который шел тебе навстречу, куда-то, сволочи, под мышки волокут. Какое счастье, что в Москве умеют любить гостей богатых иностранных; мурлу поганому, хранящему и вход, и выход, даешь спокойно свой зеленый паспорт, вложив в него развернутую сотню, и мигом паспорт у тебя в руках, и паренек, подняв два фирменных железных пальца, пускает между ними слабую искру: возьмите честь, любимый иностранец, спасибо за поддержку наших сил.
Фух, выбрался. О, дивная столица, о, свет кремлевских звезд.

Глава 3

Кончается антистатик; хорошо потрясти бутылку, пальчиком по зубцам размазать прыснувшую пенку и с довольным вздохом запустить тяжелый гребень натуральной слоновой кости в медную прекрасную волну. На гребне золотые чеканки; дорогой подарок, мамин, на шестнадцатилетие еще, когда волосы едва доходили до лодыжек, но уже было не удержать ни лентой, ни заколкой, – огромная тяжеловесная грива, из-за которой всегда так надменно вздернут прелестный круглый подбородок. Такую нелегко носить; краса-красой, но на пять кило, наверное, эта грива тянет, а как устанешь – кажется, на двадцать или даже на двадцать пять.
Особенная прелесть – подпушка, как у редкого зверька; как долго ни отращивай, но все же вот здесь, у бледного виска, и на широком лбу стоят ореолом красного золота короткие и нежные, густые волоски, – и надо всей огромной копной бесценных рыжих локонов слегка клубится этот золотистый дымок, так часто заставляющий новых знакомых сначала ахать, а потом восхищенно говорить: «Какой прекрасный морф!» И аж бледнеют, цветом становясь вот с эту длинную тугую прядку, когда услышат – никакого морфа; натуралка, свои-родные эти огненные пряди, в распущенном виде обтекающие хрупкую фигурку, совсем ее скрывающие под собой, как в старых мультиках, и по полу ползущие ей вслед плащом роскошным. Недаром папа вот в такие моменты, как сейчас, входил тихонько в комнату, смотрел на это рыжее сиянье, на сладкое усилье тонких рук, вот так закладывающих прядь за прядь за прядь, и говорил: «А вам желаю, Афелия, чтоб ваша красота была единственной болезнью принца». Вот эта красота – в огромном зеркале сверкает, едва ли не солнечных зайчиков разбрасывает по стенам, специально в нежно-кремовый цвет покрашенным. При романтическом таком и имени, и облике, и взгляде только романтическую и можно было себе избрать профессию, – порноактриса, с отличием закончила престижный киноколледж, на выпускном спектакле так чудно хороша была, так сладостно раскидывала руки и ими, как в бреду, делила волосы на две реки прекрасных, два водопада огненных (вот так; и боком повернуться, чтобы сквозь просвет виднелись в зеркале две крошечных прелестных ягодицы) и ими так страстно обвивала партнера, словно силясь к себе его кудрями Лорелеи навеки привязать, что даже в «Викли» о ней писали: «Ее готовы мы любить, как сорок тысяч братьев». Вот только всех перехитрила многообещающая дебютантка: не захотела сниматься ни в одной из ста шестидесяти трех компаний-членов АFА, но предпочла легальной и обыденной ванили подпольный бизнес, съемки в брейкерских жестоких чилли, – почему?
Да потому, что первому своему мальчику в двенадцать лет Афелия сломала палкой два ребра, привязав его таким вот тяжелым золотым шнуром, как этот, сейчас вплетаемый в бесценную косу, за руки к собственной кровати, – и, стонущего, слезы роняющего на прикроватный коврик, шмыгающего носом, заставила его лизать ей пятки, угрожая все той же палкой для раздвигания гардин, – пока не кончила, как раньше не кончала даже сама, даже в фантазиях сдирая кожу с этого же мальчика или с других, не менее прелестных сверстников, уже тогда мечтавших в ее прекрасных медных, до полу доходящих локонах увязнуть телом и душой. Определившаяся top, садистка, лютый зверь в прекрасной шкурке (четыре пряди вправо, а теперь – четыре влево; кольцо из кос, пытающееся сдержать безумный водопад). Впрочем, любила и когда партнер пожестче и посильнее, не стерпев терзанья напряженных гениталий тонким каблучком, скидывал с себя в раздрае личину sub и так прохаживался по бледному, с веснушками лицу сегодняшней звезды подпольной компании «Глория'с Бэд Чилдрен», что случалось Афелии потом ползти домой, утирая кровь с разбитой губы и становясь с большим трудом на отбитые ремешком розовые пятки.
Как утопает в волосах ладонь;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21