– Но мы не можем уследить за всеми.
Эстебан счел нужным изложить свое кредо, чтобы не оставалось сомнений в его верности революции. Однако его раздражали некоторые уж совершенно смехотворные гражданские церемонии, некоторые необоснованные назначения; он не понимал, как могут люди выдающиеся столь терпимо относиться к деятельности посредственных личностей. Власти благосклонно взирали на представления нелепых пьес, если в финале показывали фригийский колпак: дело дошло до того, что к «Мизантропу» добавили проникнутый гражданским пафосом эпилог, а в трагедии «Британик», подновленной театром «Комеди Франсез», Агриппина именовалась «гражданкою»; многие классические трагедии были под запретом, а правительство субсидировало некий театр, где шла бездарная пьеса: на сцене можно было увидеть папу Пия VI, который колотил тиарой Екатерину II, а та отвечала ему ударами скипетра; короля Испании в схватке валили на землю, и он терял при этом огромный нос из картона. Больше того, с некоторых пор поощрялось определенное пренебрежение к людям умственного труда. В различных комитетах раздавался варварский клич: «Опасайтесь всех, кто пишет книги». Все литературные клубы в Нанте – это общеизвестно – были закрыты по распоряжению Каррье Жан-Батист Каррье (1756 – 1794) – один из наиболее жестоких деятелей террора 1793 – 1794 гг. В Нанте топил сотни «подозрительных» в дырявых баржах. После 9 термидора осужден на смерть и казнен в декабре 1794 г.

. Невежда Анрио дошел до требования сжечь Национальную библиотеку; Анрио, бывший пивовар, в 1792 – 1793 гг. командовал Национальной гвардией, руководил ею при штурме Тюильри 10 августа 1792 г. В борьбе с духом аристократии не раз выдвигал предложения, подобные проекту сожжения Национальной библиотеки. Был казнен вместе с Робеспьером 10 термидора 1794 г.

а в это самое время Комитет общественного спасения посылал на эшафот прославленных хирургов, выдающихся химиков, эрудитов, поэтов, астрономов…
Эстебан осекся, заметив, что Виктор выказывает признаки нетерпения.
– Вот еще критикан нашелся! – взорвался наконец Юг. – Рассуждаешь так, как, без сомнения, рассуждают в Кобленце. Кобленц – немецкий город в Рейнской области; в 1792 г. был центром контрреволюционной деятельности роялистов.

Тебя интересует, почему были закрыты литературные клубы в Нанте? – Он грохнул кулаком по столу. – Мы изменяем облик мира, а их занимают только литературные достоинства и недостатки какой-нибудь театральной пьесы. Мы преобразуем жизнь людей, а они сетуют на то, что некоторые литераторы не могут собираться вместе и читать вслух идиллии и прочие бредни. Да они способны пощадить изменника, врага народа только потому, что он написал красивые стихи!
На палубе послышался шум – что-то перетаскивали. Пробираясь между тюками, плотники сносили на нос корабля доски, за ними шли матросы, сгибаясь под тяжестью больших продолговатых ящиков. Когда открыли один из ящиков, лунный луч скользнул по стальному предмету треугольной формы; при виде его Эстебан содрогнулся. Люди, чьи тени отражались в воде, казалось, выполняли какой-то жестокий и таинственный обряд: на палубе были разложены – пока еще в одной плоскости – опора, верхняя перекладина и боковые стойки, они лежали в порядке, указанном в листке с инструкцией, и плотники при свете фонаря молча сверялись с ней. Пока еще адское сооружение существовало лишь в проекции на горизонтальную плоскость; это был как бы чертеж с искаженной перспективой, выполненный в двух измерениях, он позволял представить себе то, что вскоре должно было приобрести высоту, ширину и грозную глубину. Словно следуя ритуалу, люди, казавшиеся в темноте черными, воздвигали под покровом ночи ужасное сооружение, они доставали брусья, скобы, шарниры из ящиков, походивших на гробы, – гробы, однако, слишком длинные для человеческого тела, но достаточно широкие, чтобы вместить колодку с круглым отверстием, которая сможет зажать шею любого размера. Послышались удары молотков, и зловещий их ритм нарушал глубокую тишину моря, на котором уже появились первые саргассовые водоросли.
– Стало быть, она тоже путешествовала вместе с нами! – воскликнул Эстебан.
– Разумеется, – ответил Виктор, прохаживаясь по каюте. – Она да походная типография – вот две самые необходимые вещи, которые мы везем с собой, если не считать пушек.
– Не так прочтешь – кровью изойдешь! – пробормотал Эстебан.
– Не приводи мне испанских поговорок, – отрезал Виктор, снова наполняя рюмки.
Затем, пристально и многозначительно посмотрев на своего собеседника, Юг достал портфель из телячьей кожи и медленно раскрыл его. Он извлек оттуда пачку листков, отпечатанных на гербовой бумаге, и швырнул их на стол…
– Да, мы везем с собой также и эту грозную машину, – продолжал Виктор. – Но знаешь ли ты, что я вручу жителям Нового Света?
Он сделал паузу и прибавил, выделяя каждое слово:
– Декрет от шестнадцатого плювиоза второго года Республики, которым отменяется рабство. Отныне и впредь все люди, живущие в наших колониях, независимо от цвета кожи провозглашаются французскими гражданами и получают полное равенство в правах.
Юг высунулся из двери каюты и стал наблюдать за работой плотников. Стоя спиной к Эстебану, он продолжал свой монолог, не сомневаясь, что собеседник слушает его:
– Впервые морская эскадра приближается к берегам Америки, не осененная знаком креста. Флотилия Колумба несла изображение креста на парусах своих каравелл. Крест знаменовал собою рабство, которое собирались навязать жителям Нового Света во имя искупителя;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144