И по сухой земле одна за другой подъезжали кареты и коляски с расфранченными гостями. Можно было от своего дома до меншиковского дворца пешком дойти, но посчиталось бы такое неприличным, стыду-сраму потом не изживешь.
Все лица мужского пола будто помолодели на многие годы, – до того были тщательно выбриты да напудрены. Ни одного плешивого нет, на каждом в мелких либо в крупных завитках парик. Любой московский старик, из стародавнего боярского рода, попавший в Петербург на празднество к светлейшему князю, выглядел молодцом, не то быть бы ему в подлинном своем естестве почти древним старцем с седой бородой да с лысиной почти до затылка, каким в Москве ходил по боярскому обыку.
Поднимались гости по устланной коврами широкой лестнице в дворцовые апартаменты, и глушило их громогласной музыкой. Трубили трубачи, маскарадно изображавшие арапов, били в барабаны, свистели на флейтах, – все уши тем музыкальным свистом и грохотом позакладывало.
Тетенька-императрица своими руками обряжала племянницу Софью, дабы ехать в гости к светлейшему. У самой государыни одежд много, и все они с золотыми да серебряными нитями, из дорогих материй, сшитые в модном Париже, но для Софьи все нужно переделывать, перешивать. А до того ли? Выбрали легкое кисейное гологрудое платье, булавками-брошками подзакололи где надобно, шелковым поясом с бриллиантовой пряжкой опоясали, – вот и хорошо. Платье было легкое, будто воздушное, а употела в нем Софья, пока ее кружили да вертели, словно то платье было на жарком меху. Целый корец квасу выпила, чтобы себя охладить.
В царской, короной увенчанной карете прибыли к меншиковскому дворцу. Сам хозяин вышел встречать, и все гости расступились на стороны. Держалась Софья все время около тетеньки, тоже отвечая благосклонными улыбками на приветствия, предназначенные императрице, но угодливые царедворцы раболепно склонялись и перед ней, племянницей государыни, оказывая ей должные почести, и приятно кружилась от такого внимания ее девичья голова. Двумя витыми черными змейками свешивались через плечи на грудь ее косы, и дворские девки, то бишь фрейлины и другие статс-дамы, да и царедворцы мужского пола с нескрываемым любопытством смотрели на нее. «Лифляндская родственница, ты смотри!» И без памяти рада была Софья, что, вырвавшись из домашнего тиранства, оказалась в такой почести. А дома жизнь омрачалась самовластным поведением дяди, старшего брата матери. Став лифляндским графом, вел он себя с остальными родичами крайне непочтительно, даже дерзко, хотя они были тоже теперь графского звания. Вмешивался во все их дела, преследовал не желавших покоряться его властолюбию; невзлюбив жену, донимал ее попреками, бранью и зачастую жестокими побоями. На ее глазах завел любовную связь со служанкой, дозволял той неуважительно относиться к жене, и та, загнанная, забитая, мучилась голодом и не раз падала без чувств от кулачной расправы супруга. По всей видимости, больно уж не терпелось ему сжить ее поскорее со света.
Ой, да хоть бы и так, пускай там сами во всем разбираются. Хотя бы на время отлучиться от их семейной свары и забыться в столичных увеселениях.
В одном только Софья была как бы благодарна дядюшке, что он своим обращением с женой преподал племяннице наглядный урок: выходить замуж ей не следует никогда. Как это справедливо в народе подлого звания говорится: «В девках было – плакато, в бабах стало – выто». Ведь самой церковью, ее неукоснительным правилом предназначено «жене убояться своего мужа» и во всем ему подчиняться, даже если она и графиня. А у любого мужа (может быть, тоже графа) при скорой решимости на расправу рука может статься весьма тяжелой. Зачем же себя такой опасности подвергать? А так она может по-хозяйски принимать в своем доме кого захочет, и каждый будет заискивать перед ней, перед ее графским сиятельством, и стараться обязательно угождать. А то вон герцог голштинский, будучи в ссоре с Меншиковым, в гости к нему не поехал, и Анне велел сидеть у себя во дворце, хотя той и хотелось бы побывать в гостях. Вот каков показатель мужниной власти.
Ну нечего до поры о том сокрушаться, лучше смотреть, что тут делается. И как это хорошо, что она, Софья, повстречалась здесь и познакомилась тоже с племянницей тетеньки-государыни, с веселой хохотушкой герцогиней мекленбургской Катериной Ивановной, родной сестрой курляндской герцогини Анны. Тетенька-императрица оставила их вдвоем, а сама отбыла с супругой светлейшего князя – Дарьей Михайловной.
Любопытного много в каждом апартаменте, везде говор, веселье да смех. Вот – в фанты играют. Какой-то молодой человек, доставая из шляпы фанты, повелевает:
– Этому фанту – пропеть петушком… А этому – промяукать кошечкой.
И ничего не сделаешь, надо подчиниться велению. Одна дама прокукарекала, а другая – промяукала. Смех. Задорные восклицания. Даже она, Софья, стеснявшаяся на громкий смех, от души смеялась, а мекленбургская герцогиня всегда только и ждет, чтобы похохотать. Уже успевшая выпить чарку-другую, невпопад отвечает на шутки и замечания, и колоколец ее звонкого смеха оглашает прокопченную трубокурами и пропахшую пивом да винами залу.
А в соседнем, большом зальном апартаменте – танцы. Едва только Софья и мекленбургская герцогиня присели поглядеть на танцующих, как к ним подскочил кавалер – младший апраксинский – в темном, мелкими кольцами завитом парике, в туго натянутых белых чулках, в кои вправлены шелковые панталончики канарейкина цвета, и в туфлях с позолоченными застежками. Помахал он из стороны в сторону правой рукой, потряс на обшлаге кружевной оторочкой и со всеми изысканными церемониями стал приглашать Софью к танцу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95