Тут хватит надолго! (Потер пальцами лоб – взглянул на Хану.) Так мне можно пойти к вам, Ханочка?
Хана. Да. Непременно.
Шварц. Хорошо. На одну ночь придется вам потесниться! (Помолчал.) Ну, пойдем.
Хана. Уже сейчас?
Шварц. Да. Я почему-то вдруг устал. И, вероятно, Давиду нужно заниматься? Пойдемте, Ханочка… Будь здоров, милый. (Обнял Давида.)

Долгая пауза.

Давид (бессвязно). Я не хотел обидеть тебя!.. Я не хотел. Честное слово, я не хотел обидеть тебя!..
Шварц (ласково). Ну, конечно, конечно. Что я, не понимаю? Конечно, не хотел. Будь счастлив, родной. Я уеду завтра… В крайнем случае, послезавтра… Как достану билет. Ханочка тебе позвонит… Тут есть телефон?
Давид. Есть.
Шварц. Ханочка позвонит. И если ты сможешь, ты приедешь меня проводить. Правда?
Давид. Да.
Шварц. Если сможешь.
Давид. Папа!.. Пана!..
Шварц. Ну?! Ты прав, Додик, – зачем же ты плачешь?
Давид. Папа!
Шварц. Идемте, Хана!

Шварц и Хана медленно идут к дверям, Абрам Ильич обернулся.

Шварц. Да, скажи товарищу Чернышеву, чтобы он не трудился напрасно. Скажи, что я не сумею пойти в Большой театр. Скажи, что мне расхотелось! (Помедлив.) Ну, бог с тобой, Давид!

Шварц и Хана уходят. Давид один. Он рванулся было вслед за ушедшими, но у самой двери остановился, постоял, вернулся назад и сел. Он сидит молча, неподвижно, опустив голову. Тикает будильник. Бегом возвращается Хана.

Давид (испуганно). Что? Плохо ему?
Xана. Я косынку забыла.
Давид. Вот она. Возьми.
Хана. Ты отвратительно поступил… Мерзко…
Давид. Я знаю.
Хана. Он чудесный старик, твой отец.
Давид. Я знаю.
Хана. Все ты знаешь…

Закипел чайник.

Давид. Выключи, будь добра.

Хана вытащила шнур, бросила его на стол, остановилась перед Давидом.

Хана. Ничего ты не знаешь! Даже того, как сильно я тебя люблю, ты не знаешь! Такой простой вещи не знаешь!
Давид. Хана!
Хана. Что? Теперь можно сказать. Больше мы все равно с тобой не увидимся! (Печально улыбнулась.) Я так ждала, когда ты приедешь. Так ждала… А ты не зашел даже… Все некогда было… Три года было некогда! А я на это разозлиться не сумела. Узнавала о тебе… О тебе и о Таньке… На концерты ходила в консерваторию. Думала – встречу! А на первомайском вечере ты даже и заметить меня не захотел…
Давид. Ты была разве?
Хана. Была. В пятом ряду сидела. Громче всех тебе хлопала. Ты превосходно играл в тот вечер. Превосходно. Особенно Венявскою. Ты будешь знаменитым скрипачом, Додька, и очень счастливым человеком. Я так загадала! Прощай!
Давид (растерянно). Погоди, Хана!
Хана. Абрам Ильич ждет. Прощай! (Убегает.)

Давид снова один. Он бесцельно слоняется по комнате. Берет скрипку. Кладет ее обратно. Накрывает чайник подушкой. Входит Людмила Шутова.

Людмила. Шварц!

Давид обернулся и внезапно бросился с кулаками на Людмилу.

Давид. Уходи отсюда ко всем чертям!.. Убирайся… Убирайся отсюда.

Молчание.

Людмила (тихо). Зачем же ты лезешь на меня с кулаками, свинья! Я папиросы тебе принесла, а ты… На – кури, свинья! (Бросила на кровать Давида пачку папирос и вышла.)

Тишина. Сумерки. Зажглись огни в доме напротив. Давид садится на подоконник. Хрипит и захлебывается уличный радиорепродуктор: «…В танковом сражении под Уэской войсками республиканцев… Сегодня – массированный налет фашистской авиации на Мадрид…»
Бесшумно отворяется дверь, и входит Таня. Она в новом нарядном платье, радостная и возбужденная.

Таня. Вот и я! Ну гляди, я нравлюсь тебе в новом платье?
Давид. Не вижу, темно.
Таня. А ты зажги свет.
Давид. Не хочу.
Таня. Что с тобой?
Давид. Ничего.
Таня. Со Славкой поругались?
Давид. Нет.
Таня (после паузы). Что случилось? Может быть, я напрасно пришла?
Давид. Пожалуй.
Таня. Ах, так?! (Постояла еще секунду, словно соображая, а затем решительно повернулась и пошла к дверям.)
Давид. Танька!
Таня (звонко). Ты грубый, невоспитанный, наглый, самовлюбленный, нахальный…
Давид (насмешливо). Ну а еще?
Таня. И не приходи больше ко мне, и не звони, и… Все! (Уходит, оглушительно хлопнув дверью.)

Молчание. Давид перегнулся через подоконник, высунулся на улицу, крикнул:

Давид. Танька-а-а!

Тишина. Только по-прежнему хрипит и захлебывается репродуктор: «…Боец интернациональной бригады, батальона имени Эрнста Тельмана заявил…» Давид встал, прошелся по комнате, взял скрипку.

Давид. Ну и хорошо… Очень хорошо! И пожалуйста! (Подняв скрипку, зашагал по комнате. Играет бесконечные периоды упражнений Ауэра, зажав в зубах незажженную папиросу.) Раз и, два и, три и!.. Раз и, два и, три и!..

Загудел поезд, Давид играет все громче и ожесточеннее.

Раз и, два и, три и!.. Раз и, два и, три, и!.. Раз и, два и, три и!..

Гудит поезд.

Занавес

Действие третье

Война.
Октябрь тысяча девятьсот сорок четвертого года. Советская Армия движется с боями на запад. В сумерки над осажденными городами стоит невысокое зарево пожаров. Медленно падают черные хлопья пепла, похожие на белые хлопья снега. Ветер гудит рваным листовым железом. Ахают дальнобойные. И немногие уцелевшие жители, забившись в погреба и подвалы, устало и нетерпеливо ждут. Жизнь и смерть начинаются одинаково – ударом приклада в дверь.
В тот год мы возвращались в родные города, шагали по странно незнакомым улицам, терли кулаком слипающиеся глаза и внезапно в невысоком холме с лебедой и крапивой узнавали сказочную гору нашего детства, вспоминали первую пятилетку, шарманку на соседнем дворе, неподвижного голубя в синем небе н равнодушный женский голос, зовущий Сереньку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22