Он не в силах больше ни пить, ни спорить. Вино вызывает у него тошноту, холод от двери бежит по спине, точно омерзительный паук на длинных ножках.
Фред не знает толком, что это за стронции-девяносто, он с жадным предвкушением смотрит, как Пальчик наливает ему виски, а потом, поспешно выпив, спрашивает: какую они хотят? Песню, он имеет в виду.
– «Ближе к тебе, Господь!», да, мистер Эккерли?
– Ради Бога, прошу вас, пожалуйста, не шутите такими вещами!
– Сыграй ту, что в прошлом году, – просит Пальчик. – Ты говорил, она твоя любимая.
– Так ведь это не рождественская.
– Ну и что. Все равно она мне нравится. От нее так радостно на душе.
– Какая это? «Глиняный кувшинчик»? – спрашивает Картошка. – Да-да, помню.
Играть «Глиняный кувшинчик», когда над вами нависла тень Бомбы, это, по мнению мистера Эккерли, даже еще кощунственнее, чем, сидя в бывшем бомбоубежище, болтать о стронции-девяносто. Каково же ему, когда Картошка и Пальчик начинают подпевать надсадному реву геликона, а потом и вовсе, взявшись за руки, пускаются в пляс?
Жил я со своею женушкой-женой
В собственном домишке под горой.
Жена любила джин, а мне так дайте рому,
Мир и веселие нашему дому!
Ха-ха-ха! Ты всегда со мной,
Глиняный кувшинчик, мой дорогой! –
поют они. Внезапно Картошка громко кричит
– Всем, всем счастливого Рождества! Не страшны нам вражьи силы! И к черту в пекло Бомбу!
– Гори она огнем! – подхватывает Пальчик. – Чихать нам на нее!
– Мы, да чтобы нос вешали? Ни в жизнь! – включается Фред, и старушки в один голос бойко повторяют:
– Ни в жизнь!
Нос повесил один мистер Эккерли. Он не в состоянии больше переносить это пение под гул геликона и, весь содрогаясь, выбирается наружу.
– Можно мне теперь подудеть в твою трубу, Фред? – спрашивает Пальчик. – Одну ноту, как в прошлом году.
– А чего же, – соглашается Фред. – Можно и подудеть в старую жестянку.
– Отлично, – говорит Картошка. – Превосходно. Пошли все выйдем.
Они выходят в сад, и Пальчик, любовно обхватив геликон, направляет раструб в небо. Какой вентиль нажимать, она уже не помнит, но Фред ей показывает, а потом командует:
– Все. Теперь валяйте дуйте со всей силы, мисс. Приготовились… Раз, два, три!
Пальчик дунула что было мочи, из глотки геликона вырваля резкий грубый звук: «Апчхи!» – и полетел как издевка и вызов в ночную тьму.
– Превосходно, – одобрила Картошка. – Сам архангел Гавриил не сумел бы лучше. Как вам наш новый трубач, мистер Эккерли?
– Мистера Эккерли тут больше нет, – говорит Фред Сандерс. – Вы его сдули отсюда в царствие небесное.
– Ах, какая обида! – огорчается Пальчик. – Ушел и забыл свою маринованную тыкву.
Внезапный, молчаливый уход мистера Эккерли послужил сигналом для нового тройного взрыва жизнерадостного смеха, а затем Фреду была налита еще одна «самая капелька» виски. Он поднял рюмку и пожелал хозяйкам «счастливого Рождества и здоровья на долгие годы». Они ответили ему тем же. И расцеловали его в обе щеки, особенно горячо – Пальчик, так что форменная оркестрантская фуражка сбилась набекрень и надпись про «об-во трезвенности» утратила свое центральное положение.
– Ну ничего не поделаешь, мне пора, – говорит Фред. – А то я их ввек не догоню.
– До свиданья, Фред. Рады были тебя повидать. Счастливого Рождества!
– До свиданья, Фред, – повторяет и Пальчик. – Как это у нас говорится?
– Не страшны нам вражьи силы, вот как у нас говорится. Геликон, словно серебряный призрак, проплыл по саду и
исчез во тьме. Картошка и Пальчик остались стоять на освещенном пороге бомбоубежища. Они молча смотрели в небо. Время смеха прошло.
– Возблагодарим наши счастливые звезды, душечка Пальчик, как у нас с тобой заведено.
В молчании они подняли рюмки к звездам.
– Все-таки как-то жутко думать, что видишь своими глазами вечность, правда, Картоша?
Снова заиграл духовой оркестр, совсем далеко, и над городом разлился радостный рождественский благовест.
– Правда. Но ведь и мы с тобой тоже, по-моему, немножко принадлежим вечности.

1 2 3 4