ан нет. Информация — это не знание, постоянно говорит твой отец. Он прав.
— Кто такой Бернард?
— Бернард, дорогой. Ты знаешь Бернарда. Большой лысый полицейский из Ливерпуля, которому помогал Тайгер. Бернард Порлок. Ты однажды назвал его Кудрявым, так он едва не убил тебя.
— Я думаю, это был Джеффри, — поправил ее Оливер. — И Мирски, он адвокат?
— Разумеется, дорогой, — кивнула она. — Очень близкий друг Аликса, поляк из Стамбула. Тайгеру нужно совсем ничего: немножко побыть одному, — защищала она мужа. — Это логично для того, кто все время на виду. Иной раз возникает желание затеряться в толпе. Это свойственно нам всем. И тебе тоже. Ты вот ради этого даже поменял фамилию, дорогой, не так ли?
— И ты, я понимаю, слышала новости. Да, конечно же, слышала.
— Какие новости? — резко. — Я не говорила с газетчиками, Олли. И ты не говори. Если они звонят, я сразу бросаю трубку.
— Новости об Альфреде Уинзере. Нашем главном юристе.
— Этот ужасный маленький человечек? Что он сделал?
— Боюсь, он умер, мама. Его застрелили. В Турции.
Один человек или несколько. Кто именно, неизвестно. Он поехал в Турцию по делам «Сингла», и его застрелили.
— Как это ужасно, дорогой. Как отвратительно. Мне очень, очень жаль. Эта бедная женщина. Ей придется искать работу. Это жестоко. О дорогой.
«Ты знала, — подумал Оливер. — Слова были у тебя наготове еще до того, как я закончил говорить». Они стояли бок о бок в центре ее, как говорила она обычно, утренней комнаты. Самой маленькой гостиной из тех, что занимали южную часть дома. Джако, сиамский кот, лежал в обшитой пледом корзине под телевизором.
— Скажи мне, дорогой, что изменилось с тех пор, как ты побывал здесь в последний раз? — спросила она его. — Давай сыграем в игру «Ким», давай!
Он сыграл, оглядываясь в поисках перемен. Хрустальный гравированный стакан для виски Тайгера, отпечаток его спины на любимом кресле, розовая газета, коробка сделанных вручную шоколадных конфет из магазина «Ришу» с Саут-Одли-стрит, без них он в «Соловьи» не приезжал.
— У тебя новая акварель.
— Оливер, дорогой, какой ты наблюдательный! — она беззвучно захлопала в ладоши. — Ей почти сто лет, но здесь она новая. Тетя Би оставила ее мне. Произведение дамы, которая рисовала птиц для королевы Виктории. Когда люди умирают, я от них ничего не жду.
— Когда ты видела его в последний раз, мама?
Вместо того чтобы ответить ему, она начала рассказывать об операции на бедре миссис Хендерсон, о том, какие хорошие врачи в местной больнице, которую вдруг решили закрыть, обычное дело для нашего государства.
— А наш дорогой доктор Билл, который лечил нас бог знает сколько лет, он… э… да… — она потеряла нить.
Они перешли в комнату для детских игр, посмотрели на деревянные игрушки, он не помнил, как играл с ними, на лошадку-качалку, он не помнил, как качался на ней, хотя она клялась, что он чуть с нее не упал, но, подумал Оливер, она могла спутать его с Джеффри.
— У вас все в порядке, не так ли, дорогой? У всех троих? Я знаю, мне не следует об этом спрашивать, но я все-таки мать, не камень какой-то. Вы здоровы, счастливы и свободны, как ты того и хотел, дорогой? Ничего плохого не случилось?
Она продолжала улыбаться ему, ее выщипанные брови изогнулись, когда он протянул ей фотографию Кармен и наблюдал, как мать всматривается в нее через очки, которые носила на цепочке на шее, держа фотографию на расстоянии вытянутой руки. Руку водило из стороны в сторону, голова смещалась следом.
— Она еще больше выросла, и мы ее подстригли, — пояснил Оливер. — Каждый день она говорит новые слова.
— Очаровательный ребенок, дорогой. Прелесть… — Она вернула фотографию. — Вы хорошо потрудились, вы оба. Такая счастливая маленькая девчушка. И Хэлен в порядке, не так ли? Счастлива и все такое? — У Хитер все хорошо.
— Я рада.
— Мне надо знать, мама. Мне надо знать, когда ты в последний раз видела Тайгера и что произошло потом. Все его ищут. Очень важно, чтобы я нашел его первым.
«Лучше нам не смотреть друг на друга», — вспомнил он, не отрывая взгляд от лошадки-качалки.
— Не дави на меня, Олли, дорогой. Ты же знаешь, что с датами у меня плохо. Я ненавижу часы, ненавижу ночь, ненавижу, когда на меня давят. Я люблю все мягкое, пушистое и солнечное, остальное — ненавижу.
— Но ты любишь Тайгера. Ты не желаешь ему зла. И ты любишь меня.
Она заговорила голосом маленькой девочки:
— Ты знаешь своего отца, дорогой. Он появляется, он исчезает, у тебя голова идет кругом, и после его ухода ты спрашиваешь себя, а приходил ли он? Если ты — бедная Надя, то спрашиваешь.
Она его утомляла, его от нее тошнило, поэтому в семь лет он и попытался убежать. Он хотел, чтобы она умерла, как Джеффри.
— Он приезжал сюда и сказал тебе, что Уинзера застрелили.
Ее рука прошлась по телу, схватилась за предплечье. Она была в блузе с длинными рукавами, манжеты с оборочками скрывали набухшие вены и морщинистую кожу.
— От твоего отца мы видели только добро, Оливер. Прекрати. Ты меня слышишь?
— Где он, мама?
— Ты должен его уважать. Уважением к родителям мы и отличаемся от животных. Он не сравнивал тебя с Джеффри. Он не поворачивался к тебе спиной, когда ты заваливал экзамены и тебе приходилось уходить из школ. Другие отцы поступили бы именно так. Он не возражал против того, что ты сочинял стихи, или чем ты там занимался, хотя это не приносило денег. Он нанимал тебе учителей и оставил за тобой место Джеффри в своем бизнесе. Это не так-то легко для человека, который считает, что каждый должен получать по заслугам, и сам буквально продрался на вершину. В отличие от меня ты Ливерпуля не видел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115