— Они же не отдают, не так ли? Доноры отдают, но это другое дело.
— Так ты предпочел бы, чтобы мы брали их кровь за так?
— Нет, разумеется, нет.
— Ты бы предпочел, чтобы у Советского Союза не было национальной системы переливания крови?
— Нет.
— Мы не знаем, что друзья Евгения будут делать с их комиссионными… да и зачем нам это? Возможно, построят больницы. Или вложат эти деньги в систему здравоохранения. Что может быть благороднее?
А подводит итог Массингхэм:
— Суммируй все, Олли, старичок. Выходит, что для получения трех очень специальных проектов нужно выложить конфетку стоимостью в восемьдесят миллионов. Я предполагаю, это сугубо личное, пожалуйста, не ссылайся на меня, но тот, кто просит восемьдесят, согласится и на семьдесят пять. Даже если ты на высочайшем уровне власти, семьдесят пять — кругленькая сумма. Все-таки потом пойдут текущие отчисления. Надо подумать и о том, кого мы пригласим к столу. Как ни крути, мы будем раздавать золотые яйца.
* * *
Ленч в «Колыбели Кэт» на Саут-Одли-стрит. В колонках светской хроники это заведение характеризовалось как частный ленч-клуб, цены которого не можете себе позволить даже вы. Но Тайгер может позволить, клуб принадлежит ему, Кэт принадлежит ему, и принадлежит несколько дольше, чем положено знать Оливеру. Погода мягкая, им всем требуется три минуты, чтобы обогнуть угол. Тайгер и Евгений впереди, Оливер и Михаил — за ними, остальные — в арьергарде, в том числе и Аликс Хобэн, что-то говорящий на русском в сотовый телефон. Оливер вскоре убедится, что разговоры по сотовому — любимое занятие Аликса. За углом выстроились припаркованные у тротуара «Роллс-Ройсы» с шоферами за рулем, словно мафиозный кортеж. Выкрашенная в черный цвет, без вывески и таблички, дверь открывается, как только Тайгер подносит руку к звонку. Знаменитый круглый стол в нише с окном накрыт для них, официанты в светло-вишневых пиджаках подкатывают столики на колесиках с серебряными подносами, низко кланяются и что-то бормочут, сидящие по углам любовные парочки наблюдают. Катрина, чье имя носит клуб, шаловливая, стильная, нестареющая, как, впрочем, и положено хорошей любовнице, стоит рядом с Тайгером, трется бедром о его плечо.
— Нет, Евгений, сегодня ты не будешь пить водку, — говорит Тайгер. — Он выпьет «Шале Икем» с паштетом из гусиной печенки, «Шате Палме» с барашком, стопочку тысячелетнего старого арманьяка с кофе, и никакой чертовой водки. Я приручу Медведя, даже если он убьет меня. А пока мы ждем — коктейли с шампанским.
— А что принести бедному Михаилу? — спрашивает Катрина, которая до их прихода узнала все имена у Массингхэма. — Он выглядит так, словно в последние годы ни разу не ел досыта, не правда ли, дорогой?
— Михаил любит бифштексы, готов поспорить. — Тайгер говорит, Массингхэм переводит то, что считает нужным. — Скажи ему про бифштекс, Рэнди. И пусть не верит ни слову из того, что он читает в газетах. Английский бифштекс по-прежнему лучший бифштекс в мире. То же и Шалве. Аликс, пора радоваться жизни. И убери, пожалуйста, этот телефон, Аликс. Такие здесь правила. Ему принеси лобстер. Тебе нравятся лобсте-ры, Аликс? Как там у нас сегодня лобстер, Кэт?
— А чем мы покормим Оливера? — Сверкающий, нестареющий взгляд перемещается на него и остается с ним, как подарок, с которым он может играть сколько угодно. — Ему все будет мало, — отвечает она за него, и он заливается краской. Кэт никогда не скрывала, что ей нравится молодой, пышущий здоровьем сын Тайгера. Всякий раз, когда он заходит в «Колыбель», она смотрит на него, как на невероятно дорогую картину, которую хотела бы приобрести для себя.
Оливер уже раскрывает рот, чтобы ответить, когда комната взрывается. Усевшись за белое пианино, Евгений выстреливает дикой прелюдией, ассоциирующейся с горами, реками, лесами, танцами и, если только Оливер не ошибается, с кавалерийской атакой. В мгновение ока Михаил возникает на середине крошечной танцевальной площадки, его затуманенные глаза не отрываются от двери на кухню. В унисон они затягивают какую-то крестьянскую песню, Михаил медленно машет руками, поднимает и опускает ноги в такт музыке. Тут же Кэт оказывается рядом с ним, обвивает его руку своей, повторяет его движения. Их песня галопом мчится по горам, касается вершин, спускается в пропасти. Не обращая внимания на изумленные взгляды, братья возвращаются за стол под аплодисменты, инициированные Кэт.
— Это грузинская песня? — застенчиво спрашивает Оливер Евгения через Массингхэма, когда аплодисменты стихают.
Но Евгений, как выясняется, иной раз может обойтись и без переводчика.
— Не грузинская, Оливер. Мингрельская. — Его бас разлетается по всему залу. — Мингрелы — чистая нация. В других грузинах намешано слишком много чужой крови, они не знают, насиловали ли их бабушек турки, дагестанцы или персы. Мингрелы были умнее. Они защищали свои долины. Прятали своих женщин. Брюхатили их первыми. У них каштановые волосы, не черные.
Постепенно в клубе восстанавливается чинная тишина. Тайгер предлагает первый тост:
— За наши долины, Евгений. Ваши и наши. Пусть они процветают. Отдельно, но вместе. Пусть они радуют тебя и твою семью. За наше партнерство. За веру друг в друга.
Четыре часа дня. После ленча отец и сын под руку неспешно шагают по залитому солнцем тротуару. Массингхэм повез гостей в «Савой», чтобы они отдохнули перед вечерней программой.
— Евгений — семейный человек, — мурлычет Тайгер. — Как и я. Как и ты, — пожимает локоть Оливера. — Грузин в Москве хоть пруд пруди. Евгений с ними в полном контакте. Нет двери, которую он не может открыть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115