Марк отходит от машины, не позволяя себе даже намека на признательность, даже взмаха рукой или же преисполненного тоски прощального взгляда — за ним следят десятки зорких и цепких глаз однокашников.
И снова — в завихрение автомобилей, истерическое завывание полицейских сирен, скрежет и рев бульдозеров, треск отбойных молотков — все это бессмысленное гиканье, уханье, пуканье и гуденье тропической столицы Третьего мира, которой так и не терпится задушить себя до смерти в выхлопных газах. Обратно в пучину нищих и калек, продавцов банных полотенец, цветов, глиняных кружек и печений. У каждого перекрестка пробка — да опусти же стекло, Ханна! И куда запропастилась вся мелочь в кармане? — потому как сегодня настал черед безногого седовласого сенатора просить милостыню. Вон его везут в тележке, а прямиком за ним вышагивает чернокожая красавица-мать с прехорошеньким и улыбчивым младенцем. Пятьдесят центов маме, приветственный взмах руки младенцу, а по пятам за ними ползет рыдающий паренек на костылях, подогнув одну ногу в колене, и она напоминает перезрелый банан с лопнувшей кожурой. Интересно, рыдает ли он вот так целый день или только в часы пик? Ханна и ему протягивает монетку.
Затем на секунду наступает просвет — машина на полной скорости взлетает на холм, к Мария Инмакулада, и во дворе возле желтых школьных автобусов суетятся монахини с белыми, точно припудренными лицами — Senor Pendel, buenos dias! И вам тоже buenos dias, сестра Пьедад! И вам тоже, сестра Имельда! И тут Ханна вспоминает, что забыла дома копилку с монетками и что сегодня день какого-то там святого, но вот какого именно? Нет, и она тоже совершенно придурочная, как и ее братец, на, вот тебе пять долларов, милая, у тебя впереди трудный и долгий день. Толстушка Ханна звучно чмокает отца в щеку и тут же бросается на поиски Сары, ближайшей, закадычнейшей подружки на этой неделе. И за всей этой сценой с улыбкой наблюдает страшно толстый полицейский с золотыми часами на руке, похожий на Санта-Клауса.
«И никто не придает этому значения, — почти радостно думает Пендель, наблюдая за тем, как его дочь исчезает в толпе. — Ни дети, ни взрослые. Ни даже я. Один еврейский мальчик, да и тот не совсем еврей, одна девочка-католичка, но и она не совсем чтобы, и для всех нас это стало нормой. И мне стыдно, что я так непочтительно отзывался о неподражаемом Эрнесто Дельгадо, дорогая. Видно, просто сегодня один из тех дней, когда я не могу быть хорошим послушным мальчиком»…
После чего в сладостном одиночестве Пендель снова выезжает на автомагистраль и включает любимого своего Моцарта. И тут же все чувства его обостряются до предела, как всегда бывало, когда он оставался один. По привычке он проверяет, заперты ли все дверцы и окна, уголком глаза следит за уличными торговцами, нищими, копами и другими потенциально опасными личностями. Нет, нельзя сказать, чтоб он чего-то боялся. В течение нескольких месяцев после вторжения США люди с ружьями поддерживали в Панаме покой и порядок. Теперь же стоит кому-то выхватить револьвер в потоке движения, как по нему откроют огонь из каждой машины, кроме него, Пенделя, разумеется.
Палящее солнце вываливается из-за еще одной недостроенной эстакады, тени под ней сгустились, грохот и гул города усиливаются. Между шаткими строениями на узких улочках мелькает вывешенное на просушку белье всех цветов радуги. Лица людей на тротуаре поражают разнообразием — африканская, индейская, китайская кровь, а также всевозможные сочетания всех этих кровей. Панама хвалится тем, что здешнее многообразие человеческих рас и пород сравнимо разве что с разнообразием птичьего царства. И эта мысль почему-то всегда грела сердце полукровки Пенделя. Одни произошли от рабов, да и другие, по большей части, тоже. Ведь их предков доставляли сюда на кораблях десятками тысяч — работать на канале, а иногда и умирать ради него.
Дороги открываются. Океан спокоен и освещен как-то сумеречно. Россыпь темно-серых островов по ту сторону бухты похожа на далекие китайские горы, подвешенные в туманной дымке. Пенделю всегда хотелось побывать там. Возможно, вина Луизы, что этого так и не случилось: мешало присущее ей чувство неуверенности и страха. А может, не произошло этого потому, что Пендель в какой-то мере обладал даром предвиденья и уже знал, что ожидает его там. Наверное, оттуда небоскреб, в котором находится банк, кажется маленьким красноватым пятнышком, затерявшимся среди равно отвратительных сотоварищей, что теснятся и словно отталкивают друг друга в попытке доказать, кто из них выше. Над невидимым глазу горизонтом застыла, выстроившись в линию, дюжина кораблей — должно быть, дожидаются очереди войти в канал. И Пендель в провидческом припадке уже представляет томительную жизнь на борту. Вот он, изнемогая от зноя и духоты, стоит на неподвижной палубе, вот лежит в каюте, среди незнакомых людей, и вдыхает потный запах их тел и машинного масла. Нет уж, спасибо, не надо, и он содрогается от омерзения. Ни за что и никогда! До конца своей земной жизни он, Гарри Пендель, будет наслаждаться каждым ее днем и часом, он заявляет об этом со всей ответственностью. Если не верите, спросите дядю Бенни, неважно, жив он там или мертв.
Въезжая на величественную Авенида Бальбоа, он чувствует себя едва ли не небожителем. По правую руку тянется посольство Соединенных Штатов, да оно больше, чем президентский дворец, даже больше, чем его банк. Да что там говорить, в этот момент оно затмевает в его глазах все, даже Луизу. «Я слишком масштабный человек, — объясняет он ей, сворачивая во двор банка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134