И после того, как телефон закончил звонить — ему показалось, что длилось это вечность, но в реальности прозвучало всего четыре звонка, — он вдруг заметил, что Марты рядом нет. Она выскользнула из его объятий, стояла рядом и застегивала блузку, поскольку никак не могла ответить на звонок в столь неподобающем виде. И еще она хотела бы знать, здесь он или нет, она всегда спрашивала это, если должен был прозвучать какой-то нежелательный звонок. Тут на него накатило упрямство — он тоже поднялся, и они снова оказались совсем рядом, вместе, как только что, когда лежали на полу.
— Я еще здесь, а тебя уже нет, — шепнул он ей на ухо.
Это не было ни шуткой, ни выражением любви — в нем сработал некий защитный механизм. И в качестве меры предосторожности он встал между Мартой и телефоном и в розоватых отблесках неба над головой — на нем сквозь туманную дымку пробилось несколько звездочек — рассматривал аппарат. А тот все продолжал звонить, и Пендель никак не мог угадать, кто бы это мог быть. Всегда сначала предполагай самое худшее, — так наставлял его Оснард. Он призадумался, худшим вариантом казался сам Оснард. Значит, Оснард, подумал он. Затем в голову пришел Медведь. Потом он подумал, что полиция. И затем, только потому, что он думал о ней все время, решил, что это Луиза.
Но Луиза не таила в себе угрозы. Она была жертвой несчастного случая, который он сам подготовил давным-давно, вместе с ее отцом и матерью, и Брейтвейтом, и дядей Бенни, с сестрами милосердия и всеми другими людьми, которые сделали из него того, кем он стал. И она не столько угрожала ему, сколько являлась постоянным напоминанием ошибочной природы их взаимоотношений. Того, как все пошло наперекосяк, вопреки его самым благим намерениям, вопреки любви и заботе, которые он изливал на нее. Об этой ошибке он размышлял часто. Задавался одним и тем же вопросом: мы не должны были строить такие отношения, но если б не делали этого, чем тогда еще заниматься?
И вот, когда не было больше о чем размышлять, Пендель потянулся к телефону и снял трубку. В тот же момент Марта поднесла другую его руку к губам и начала быстро и нежно покусывать ее. И этот ее жест страшно возбудил его, но вместо того чтоб снова опуститься на пол, он выпрямился, не отрывая трубки от уха, и заговорил по-испански звонким четким, не лишенным даже некой игривости голосом, должным показать, что еще остался в нем боевой задор, что жизнь его не сводится к бесконечному подчинению обстоятельствам.
— «Пендель и Брайтвейт» вас слушают! Добрый вечер и чем могу служить?
Но легкий юмор, чисто подсознательно предназначенный для смягчения удара, не понадобился, потому что обстрел уже начался. Первые залпы достигли его, не дав закончить последней фразы: гул отдельных взрывов, к которому примешивался треск автоматных очередей, грохот пушек и торжествующий визг отлетевших рикошетом осколков. Секунду-другую Пендель был просто уверен, что началось второе вторжение; с той, впрочем, разницей, что на этот раз он находился вместе с Мартой в Эль Чорилло и она целовала ему руку. Затем в звуках стрельбы прорезались стоны и крики жертв. Они разносились эхом, и в них слышались и протесты, и обвинения, и проклятия, и зовы о помощи. И все это было замешано на ярости и страхе, мольбах прощения у самого господа бога, пока наконец все эти голоса не превратились постепенно в один голос. И принадлежал этот голос Ане, девушке Мики Абраксаса, подруге детства Марты. И единственной в Панаме женщине, которая терпела Мики, ухаживала и убирала за ним, когда его рвало всякой дрянью, которой он наглотался, выслушивала все его жалобы и ворчание.
И, едва узнав голос Аны, Пендель тут же понял, что она собирается ему сказать, несмотря на тот факт, что подобно всем хорошим рассказчикам она приберегала самое интересное под конец. Именно поэтому он и не передал трубку Марте, а продолжал прижимать ее к уху и был столь же тверд в своих намерениях, как и тогда, когда не позволил солдатам разорвать девушку на куски.
Однако монолог Аны состоял из множества извилистых тропинок, и Пенделю нужна была карта, чтобы пробиться к основному смыслу.
— Это даже не дом моего отца, отец лишь сдавал его мне, причем без всякой охоты, потому что я ему наврала. Сказала, что буду жить здесь с подружкой, Эстеллой, никого больше не пущу. Та самая Эстелла, с которой я и Марта еще ходили в монастырскую школу. И это было ложью, поскольку я обещала, что и ноги Мики в этом доме не будет, дом принадлежал начальнику цеха с фабрики, где делают петарды и фейерверки для разных фестивалей и карнавалов в Панаме, и называется она Ла Негра Вьеха, в Гуараре. И мой отец — друг этого самого начальника и даже был шафером на его свадьбе, и начальник сказал: можешь использовать мой дом для разных там праздников, пока меня не будет, потому что он отправился в свадебное путешествие в Аруба. Но мой отец не любит фейерверки, и потому он позволил мне поселиться в этом доме, но при условии, что я не буду приводить туда этого подонка Мики. И я солгала, обещала, что не буду приводить, что со мной будет жить только Эстелла, моя подружка по монастырской школе и любовница торговца лесом из Дейвида. А в Гуараре по пять дней на неделе проводят бои быков, и разные там танцы и фейерверки, таких в Панаме больше нигде не увидишь, да не то что в Панаме, во всем мире не увидишь. Но никакой Эстеллы я туда не привела. А привела Мики, потому что Мики страшно нуждался во мне, он был так напуган, и в полной депрессии, и одновременно взвинчен, весь на нервах. Говорил, что полиция, эти идиоты, ему угрожает, называет британским шпионом, прямо как при Норьеге.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134