Ц Вы думаете, я устала? Да у меня на все хватит и рук, и любви, и терпения. И м
енять простыни, и совать утку, и очищать его, извините, от кала… Тут одной с
тирки… Я никого домой не приглашаю, мне жалко, что его увидят… А знаете, чт
о страшно?
Ц Что? Ц спросил доктор Рыжиков, давно прекрасно это зная.
Ц Что ему ничего не надо. Ничего… Я выписала журналов гору, приношу все н
овые книги, читала вслух статьи по архитектуре… Массу иностранной литер
атуры… Друзья изобрели ему чертежную доску… Доктор, он никого не узнает.
Он даже не страдает, доктор! Он…
Ц Ведет себя спокойно? Ц по делу спросил доктор Рыжиков.
Ц Хоть бы раз обиделся или рассердился! Я б счастлива была! Тарелку дашь
Ц перевернет на одеяло и с одеяла ест… А иногда так посмотрит, будто наро
чно… Все понимает. Я глупости говорю…
Доктор Рыжиков забарабанил пальцами по настольному стеклу. Музыкально
е ухо уловило бы в этой дроби «Прощание славянки».
Ц Я пришла ни о чем не просить. А только спросить…
Доктор Петрович затих, изображая предельнейшее внимание.
Ц Это навсегда или…
Что такое «навсегда» и что такое «или»?
Ц А я вас помню, Ц вдруг сказал он, когда почувствовал, что можно говорит
ь.
Ц Но я…
Она должна была сказать, что он ей лично раз сто одну только валерьянку вы
носил в коридор. Ну, не сто, а сколько она провела в коридоре…
Ц Я был на вашей выставке и сделал в книге отзывов восторженную запись. И
дома рисовал по памяти ваши ситцевые березки.
Ц Правда? Ц слабо, но улыбнулась она.
Ц Зуб даю, Ц невесело сказал доктор Рыжиков.
Ц Зачем зуб? Ц удивилась она.
Ц Мальчишки так клянутся.
Говорить что-нибудь, когда от этого ничего не изменится, доктор Рыжиков п
очти не умел. Но в то же время обещать Ц священный долг всех врачей. Не пот
ому, что там что-то, а обещание рождает надежду, надежда помогает бороться
. Аксиома. Но обещать вслепую Ц невежество или прямой обман. Как тут быть?

Ц Если вы хотите, я посмотрю…
Что тут такого Ц посмотреть больного. Святое дело, если попросят. Доктор
смотрит сто больных в день. Один краше другого.
Ц А вы можете сказать мне правду? Ц вдруг спросила она.
Кто же не знает правду лобного синдрома, мысленно ответил доктор Рыжиков
. Одна из жестоких правд жизни. Настолько жестоких, что неизвестно, куда их
девать или куда от них деваться. Но он пообещал, хоть и не так уверенно.
Ц Его бы все равно спасли?
Доктор Рыжиков сделал вид, что не понял.
Ц Если бы… я там не плакала и не сидела ночами…
И сама испугалась. «Простите, я такая дрянь…» Ц и замолчала. Доктор Рыжик
ов понял, что должен поспешить на выручку.
Ц Да вы тут ни при чем, Ц сказал он ловко. Ц Там и без вас хватало. Все нач
альство из горсовета. Главврач только и успевал вытягиваться, как на ген
еральском смотру. И каждый с приказом: спасти!
(Среди начальства солидно высилась увесистая фигура Мишки Франка, вежли
во гмыкающего в черные усы.)
Ц Значит, его все равно бы спасли? Ц спросила она.
Ц Это наш долг, Ц отвечал он с достоинством. Ц Врач борется за человека
независимо от того, кто за него плачет или приказывает в коридоре. Слесар
ь или министр Ц мы в одинаковом долгу перед человеческой жизнью.
Доктор Рыжиков знал свое свойство прибегать к общим фразам о гуманном до
лге, когда деваться было некуда. Да, в общем, все так делали. И понятливый ср
азу чувствовал, что эту стену не обойдешь.
А что ж ему, так и говорить: увлеклись, мол? Что не в плачущей женщине и не в р
уководящих товарищах дело, а в волшебном дыхательном аппарате, который о
тключил Ц умер, подключил Ц ожил? Только баллоны подтаскивай. Кому тут н
е покажется с первого раза, что вот она, жар-птица жизни? Отключил Ц умер, п
одключил Ц ожил. Что вот они, поистине безграничные возможности, о котор
ых только и мечтало гибнущее человечество… Не «исцеляющий скальпель», а
исцеляющий насос. Отключил Ц умер, подключил Ц ожил…
Ц Ну спасибо вам, Ц вздохнула она, хотя он ровно ничего не сделал. Но в ее
вздохе было огромное облегчение, словно свинец упал с души.
Доктор Рыжиков понял, если бы он не поторопился подменить рыжую кошку Ла
риску, можно бы было сейчас пойти с велосипедом провожать жену архитекто
ра Бальчуриса. Прошли бы остатками больничного парка, потом по длинной г
ородской аллее… А если бы тогда, при одиннадцатой остановке сердца, он пр
осто вышел и сказал: «Он умер»? То что бы было? А что можно ждать? Что-то ново
е? Те же слезы, тот же нашатырь. Она стала бы рваться в изолятор, кричать: «По
чему все стоят?..» Не верила бы никому и ничему. Потом бы потеряла силы Ц не
только рваться, но и жить. Какая жестокая боль Ц потерять человека! Она пр
окалывает грудь, и там ни шевельнуться, ни вздохнуть. Колет и колет. Кажетс
я, навсегда. Потом постепенно стихает. Очень медленно. Страх и боль постеп
енно проходят. Наступает тоска. Такая долгая и горькая тоска. Но уже не так
ая острая. Уже можно что-то делать. Например, навестить кладбище, заказать
памятник. Может, на городском кладбище их могилки оказались бы рядом. Он б
ы подкрашивал свою, она Ц свою. Сначала она бы его ненавидела как виноват
ого, потом чуть привыкла. Он бы помог ей поправить штакетник, поднес бы пар
у ведер воды. Потом проводил бы по длинной заросшей боковой кладбищенско
й дорожке, где давно никого не носят, а только ходят озабоченные родствен
ники с граблями и ведерками. Он вел бы рядом с ней велосипед. Она бы постеп
енно привыкала. К нему, к стихающей тоске. К портрету на стене с аккуратным
черным уголком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132