Но недаром говорится, что для войны не нужна причина, а только повод. Зачинщики войн часто оправдываются необходимостью покончить с анархией и навести строгий порядок. Обычно это либо обман, либо самообман. Хотя, вообще-то, и праведные, и безумцы, и справедливые, и тираны — все жаждут вдолбить остальным свою концепцию порядка. Кодзо Сийна не считал себя исключением.
— Рад, что ты заехал ко мне. Завернул по пути в аэропорт?
Удэ понял, что он подразумевает.
— Слежки не было, я проверял. Внешне Сийна никак не отреагировал, но про себя обрадовался сметливости гостя.
— Вы не доверяете Масаси? — вежливо поинтересовался Удэ.
— Он твой оябун, — вместо ответа сказал Сийна. — Он теперь оябун всего Таки-гуми — самого крупного и сильного из теневых кланов Японии. Ты должен быть верен ему.
— Я был верен Ватаро Таки, — осторожно проговорил после некоторой паузы Удэ. — Он творил чудеса, он был единственным в своем роде. Теперь, когда его не стало... — И пожал плечами.
— А как же твой гири? — напомнил ему Сийна.
— Это тяжелая ноша, — ответил Удэ. — Но мои обязательства кончились со смертью Ватаро.
— Однако по традиции твой долг должен перейти на кого-то другого.
— Я верен Таки-гуми — клану, созданному моим господином, — сказал Удэ. — Если кто-то другой гарантирует моему клану дальнейшее процветание, моя верность будет безраздельно принадлежать этому человеку.
Сийна прервал беседу, чтобы заварить чай. Он неторопливо засыпал его в нагретые чашки, помешал метелочкой и залил кипятком. Когда оба молча сделали по глотку — сначала гость, потом хозяин, — старик снова заговорил.
— Будь я на твоем месте, я бы засомневался, как можно доверять человеку, который радуется смерти собственного отца. А потом приказывает убить брата.
— Разве убить Хироси приказали не вы? — почтительно удивился Удэ.
Сийна покачал головой и сказал беззлобно, но многозначительно:
— Запомни хорошенько: я только подал идею. Приказал — Масаси. — Он слегка пожал плечами. — Моя роль была второстепенной. В конце концов, Хироси Таки — брат Масаси, а не мой. И окончательное решение оставалось за ним.
— Он сделал это во имя сохранения дома Таки, — произнес Удэ. Остатки чая в его чашке давно остыли. — Дзёдзи слаб и не способен руководить. Теперь место отца занял Масаси.
— Недавно ты сам говорил, что Ватаро Таки творил чудеса и был единственным в своем роде, — мягко заметил Сийна. — Можно ли утверждать, что Масаси пошел весь в него, и надеяться, что он станет таким же?
Удэ, затаив дыхание, изучал донышко своей чашки. Из-за перегородок доносился шум детской возни. Через некоторое время он тихо сказал:
— Таки-гуми должен остаться Таки-гуми.
— Я обещал Масаси, что сделаю его первым сёгуном всех кланов якудзы.
— Масаси — не Ватаро. Он не владеет искусством волшебства. Он — не единственный и неповторимый.
— А что ты думаешь обо мне? — спросил Кодзо Сийна. Ради этого вопроса он, собственно, и пригласил Удэ на чаепитие.
Удэ крепко подумал, прежде чем ответить.
— Хорошо, я буду делать то, что вы прикажете. Кодзо Сийна одобрительно кивнул.
— Пока для тебя ничего не изменится: по-прежнему слушайся приказаний Масаси. Но отныне будешь обо всем сообщать мне. Изредка придется поступать, как я попрошу. Но я огражу тебя от претензий с его стороны. Кроме того, ты будешь продвигаться в иерархии клана. — Старик внимательно наблюдал за лицом собеседника, — Взамен ты возьмешь на себя некоторые поручения.
— С чем они связаны?
— Первое — полетишь более поздним рейсом, чтобы успеть по дороге завернуть к дому Дзёдзи Таки. Это изрядный крюк.
— А что я должен делать в доме Дзёдзи?
— Об этом я скажу чуть позже. Ничего слишком сложного.
— Чересчур простого тоже не бывает, — хмыкнул Удэ.
— Только не для тебя, — веско сказал Сийна. — А вообще с этой минуты единственное, о чем тебе надлежит помнить, — это твое обязательство передо мной.
— Значит, гири, — пробормотал гигант.
— Гири, — подтвердил Кодзо Сийна.
Удэ склонил голову перед новым повелителем.
— Да будет так.
* * *
Дождь.
Она смотрела на него со стены. Лицо на холсте — больше натуральной величины.
Майклу она снилась вся, а не только лицо. Некогда он начал было писать серию женских портретов, но не закончил, бросил непонятно почему. Потом в студии появилась Эа, и Майкл с первого взгляда понял, что это единственная модель, которую ему хочется рисовать. Он нанял ее и создал самую свою знаменитую серию работ: «Двенадцать сокровенных взглядов на женщину».
Майкл взял за правило никогда не увлекаться натурщицами. Но Эа не походила ни на одну из них. Он влюбился.
Эа жила с каким-то человеком, но это ничуть не мешало ей поступать как вздумается. Моральные соображения в расчет не принимались; вернее, мораль была одна: вчера было вчера, а сегодня — уже сегодня. А завтра будет завтра.
Быть с кем-либо в близких отношениях, утверждала она, — все равно, что владеть какой-то вещью. Проходит время, и вскоре блеск и своеобразие новизны, вызвавшие желание обладать предметом, тускнеют и меркнут. Ценность предмета вожделений исчезает. Только расставшись с ним, можно сохранить в себе память о прелести обладания.
Дождь, синий дождь. Свет уличных фонарей на Елисейских Полях насытил дождь синевой. Капли барабанят по стеклянной крыше студии.
Той ночью Эа после сеанса не ушла домой.
На стене — ее лицо больше натуральной величины.
Ее влажное, словно от дождя, тело.
Майкл отвергает мысль о постели. Он хочет здесь, перед незаконченными картинами. Им владеет мистическая уверенность, что первобытная, ничем не сдерживаемая энергия слияния передастся образам на полотнах, вдохнет в них жизненную силу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170