Он сменил тему. — Догадываюсь, что сигнализацию он установил по маминому настоянию.
Одри, полулежа на софе, повернула голову.
— А вот и нет. Я как раз приезжала, когда он тянул проводку. Это была целиком его затея.
Майкл разглядывал узоры, нарисованные на сёдзи тенями от ветвей деревьев.
— Он не говорил, зачем она ему понадобилась?
— Нет, все и так знали, — ответила Одри и, когда Майкл удивленно воззрился на нее, пожала плечами. — Разве мама тебе не сообщала? Однажды кто-то пытался забраться в дом.
— Нет, ничего не сообщала. — Он покачал головой. — И что произошло?
Одри вновь пожала плечами.
— Да, собственно, ничего особенного. Так, бродяга какой-нибудь, хотел, видно, стянуть что плохо лежит. Было около трех часов ночи. Меня, как водится, терзала бессонница, вдруг слышу — кто-то бродит под окнами, приблизительно где ты сейчас стоишь.
— Ты его видела?
— Нет. Я просто достала папин пистолет, да как пальну в окно — его и след простыл.
— Н-да, сигнализация, — задумчиво произнес Майкл. — На папу совсем не похоже.
Он вернулся к Одри. Она сидела, подобрав под себя ноги, и не выглядела натянутой, будто струна, какой была днем.
— Майкл. — Одри вывела его из задумчивости. — Ты знаешь, как папа погиб?
— Дядя Сэмми сообщил только, что в результате аварии на дороге.
— Да, это мне тоже известно.
Они на некоторое время умолкли. Наконец Майкл поинтересовался:
— Ты о чем-то слышала, Эйди?
Она спокойно и серьезно смотрела на него.
— Ты же у нас привидение. Тебе лучше знать.
* * *
— А где то, о чем мы договаривались?
Жирный коричневый палец указывал на стол.
— Здесь этого нет.
Жирный коричневый палец укоризненно покачался из стороны в сторону.
— Вы обещали, что принесете, и не принесли. Здесь этого нет.
Покачавшись, жирный коричневый палец ткнул в обугленные остатки различных предметов, сваленные в кучу на середине стола из древесины коа. В воздухе попахивало гарью.
Толстяк Итимада вздохнул. При этом его округлое брюхо потерлось о край стола.
— Я не получил того, что хотел.
Он облизнул губы и опять сложил их бантиком.
— А я так сильно хотел...
Черные глаза японца воззрились на двух туземцев, понуро стоящих перед ним и похожих как две капли воды. На обоих были одинаковые рубахи-алоха, крикливо-цветастые сёрфинговые трусы до колен и плетеные сандалии.
— Ну, что вы мне на это скажете? — вопросил толстяк Итимада.
Снаружи залаяли собаки, и оба гавайца повернули головы, чтобы посмотреть в окно. Мимо промчались два длинноволосых блондина — парни не старше девятнадцати. Каждый удерживал в руках по два собачьих поводка, пристегнутых к строгим металлическим ошейникам, из которых рвались свирепые доберманы. Через секунду парни с собаками скрылись в густых тропических зарослях.
— Наверно, кто-то нарушил границы вашего участка, — предположил один из гавайцев.
— Может быть, полиция? — опасливо поежился второй.
— Чепуха, — убежденно отозвался толстяк Итимада. — Небось, как всегда, дикая свинья. Видишь, как возбудились?
— Кто — собаки или те мальчики? — спросил первый гаваец. Если это и было шуткой, она все равно осталась без ответа.
— В Кахакулоа не бывает полиции, — сказал, словно отчеканил, толстяк Итимада. Чувствовалось, что он не бросает слов на ветер. — И никогда не появится, если я ее не вызову, — закончил он.
Виллу Кахакулоа, расположенную на северо-восточной оконечности острова Мауи, с ближайшим настоящим городом на юге — Вайлуку — связывала единственная двухрядная дорога. На север, в сторону Капалуа, вела только разбитая тропа, петлявшая по краям отвесных утесов. По тропе можно было проехать лишь на вездеходе — и то если она была в это время года проходимой. Автомобили с малым дорожным просветом проваливались в глубокие колеи и в лучшем случае лишались поддона картера, коробки передач и глушителя.
— Тогда собаки — излишняя роскошь, — заметил первый гаваец.
— Ну, не скажи. Тут шляются все, кому не лень — туристы, хиппи, просто любопытные. Приходится их отгонять. Это частное владение в конце концов, — объяснил толстяк Итимада.
Гаваец понимающе рассмеялся.
— Понятно, брат. Главное, чтобы зеваки не лезли ночевать в сарай на сеновал, где время от времени хранится тонна-другая такой пахучей травки...
Толстяк Итимада тяжело поднялся. Шесть футов роста при изрядной тучности — неплохо по любым меркам, а среди японцев он должен был выглядеть прямо-таки гигантом. Мелкие черты лица лишь подчеркивали общие габариты. Желтые ребра ладоней Итимады представляли собой сплошные жесткие мозоли. Кулаки напоминали размерами медвежьи лапы. Ходили легенды — быть может, они были просто легендами, а может, основывались на действительных фактах, — будто толстяк убивает кулаком, как кувалдой, одним ударом.
Итимада уже семь лет обретался на Гавайях, изредка переселяясь с острова на остров. Он изучил пятидесятый штат так же хорошо, как туземцы, или даже лучше — туземцам, скорее всего, было недосуг заниматься историей и географией своих неправдоподобно прекрасных островов. Гавайцы день и ночь обслуживали миллионы туристов, ежегодно наводняющих тропический рай.
— Вы у меня недавно, поэтому я до сих пор был терпелив.
Советую порасспросить соседей: вам скажут, что я и впрямь снисходителен и терпим к своим работникам, словно к детям. Пока они стараются и хорошо делают свое дело. А что это такое — хорошо делать дело? По-моему, любая работа может заслуживать всего двух оценок: либо она выполнена хорошо, либо не сделана вовсе. В первом случае я щедро вознаграждаю за труды и бываю снисходителен к мелким слабостям и шалостям своих работников — они ведь мне что дети.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170