В течение пятнадцати месяцев. В этом не было ничего сверхъестественного, никакого волшебства, я же все-таки не круглый идиот. И это не было игрой воображения.
Виктор глубоко вздохнул.
— Труп не открывал рта, не сказал ни слова. Я получил сообщение через его глаза, понимаете? Этот способ передачи информации не имеет ничего общего с телепатией, это что-то новое, неслыханное.
— Так, и что же дальше? Что он вам сообщил?
Виктор дернулся и закрыл лицо руками:
— Не знаю, пока не знаю, я получил сообщение, это точно, но не знаю как его расшифровать!
* * *
Погода стояла чудесная: небо без единого облачка, воздух свежий, прохладный, мягкий ветерок навевал приятные мысли. Именно в такой великолепный день Валерий Бондаренко отправился в Архангельское. Он ехал из центра Москвы по Кутузовскому проспекту, затем свернул на Минскую улицу, с нее взял направление в Кунцево, на Рублевское шоссе, потом выехал к Успенскому и далее к Архангельскому. В Архангельское Валерий ездил один Раз в неделю, но всегда по разным дням и в разное время. В усадьбе и окружающем ее парке обычно толпился народ, особенно в выходные дни и в хорошую погоду. Люди выбирались отдохнуть, погулять в парке и близлежащем лесу, приезжало много туристов посмотреть на замечательный уголок русской природы.
Валерий приезжал сюда не за этим, целью его путешествия было строгое каменное здание, расположенное на опушке леса, в котором находился интернат для психически больных людей. Выйдя из машины, он увидел врача, работавшего в этом интернате.
— Хорошо, что вы приехали, — сказал доктор, — она уже проснулась и, уверен, обрадуется вам.
— Не думаю. Моя дочь все время находится в подавленном состоянии, она никогда ничем не восхищается, ничему не удивляется. Может быть, она вообще не способна испытывать никаких чувств? Или я как-то действую на нее?
— Вам следует приезжать сюда почаще.
— Я приезжаю так часто, как могу, — ответил Валерий доктору.
— Да-да, я знаю. И все же, как врач, советую делать это чаще. Для пользы больной.
Валерию захотелось крикнуть: «Ты же прекрасно знаешь, что моей девочке ничем уже не поможешь!» Но промолчал, вспомнив, что здесь он не большой начальник, а просто отец пациентки, механик Колчев. Устраивая дочь в интернат, Валерий назвался вымышленным именем, потому что боялся, как бы его политические враги не вызнали про больную дочь и не использовали это как оружие против него. Дочь была его уязвимым местом, и никто не должен был знать о ее существовании. Однако он испытывал сильные угрызения совести за то, что поместил дочь в такое Богом забытое место, не постаравшись найти что-нибудь поприличнее.
— Моя дочь не понимает, что я ее отец. Ей все равно, приезжаю я к ней или нет. Она вообще безразлична к людям. Разве не так?
— Пока — да. Но кто может поручиться, что так будет всегда? Разве вы или я знаем, о чем она думает, что творится в ее душе.
— Вы, разумеется, правы, доктор. Нельзя терять надежды.
— Вот так-то лучше, дорогой мой, — бодро ответил доктор. — Вы подождете здесь, пока я приведу ее?
— Будьте так любезны, пожалуйста. — Валерий знал, что сегодняшняя встреча, как и все предыдущие, не принесет ему ни радости, ни облегчения, только боль. Что еще, кроме боли, может испытывать отец, глядя в бессмысленные глаза своего ребенка? Видя его пустое, слабоумное лицо? И все же дочь была ему дорога. — Очень благодарен вам за заботу.
Минут через пять доктор Калинин появился снова. Рядом с ним шла девочка или девушка неопределенного возраста; по лицу и фигуре трудно было сказать, сколько ей лет, но Валерий знал, что дочери недавно исполнилось восемнадцать. Будь она здорова, девушка была бы очень хорошенькой: стройная, густые золотистые волосы, голубые глаза, но выражение этих глаз! Она жила словно во сне, не воспринимая реальную жизнь, не замечая ничего вокруг. Валерию так хотелось поговорить с дочерью, установить с ней хоть какой-то контакт, но ничего не получалось, и он страшно от этого страдал.
Доктор подвел девушку к скамейке, на которой сидел Валерий. Несчастный отец только и смог вымолвить:
— Котеночек мой, — и слеза покатилась по его щеке.
* * *
— Моя бабушка учила меня, — говорил Хонно Большой Эзу, — одиночество начинается с семьи. Запомните это хорошенько, госпожа Кансей.
— Я осталась одна среди чужих людей. Никогда еще мне не было так одиноко. Спасибо вам, что помогли уехать из дома мужа. Мне от него ничего не нужно, только бы не видеть его никогда.
Большой Эзу и Хонно сидели на уютном диване в шикарно меблированной гостиной, которую освещали многочисленные лампы самых разнообразных размеров и форм, и мирно беседовали. Большой Эзу был одет в темный деловой костюм, а Хонно — в бермуды и длинную блузу из натурального шелка. Они только что вернулись из шумного, прокуренного ресторана, где чудесно пообедали. Ресторан этот обычно посещали любители борьбы сумо, Было довольно поздно, на облачном, мрачном небе уже показалась луна.
— Уверен, что вам нравится ваше новое жилье, — сказал Большой Эзу.
— Квартира великолепная, — отозвалась Хонно, вставая. Она подошла к окну. — Всю жизнь мечтала жить в квартире, выходящей окнами на Сумиду. Смотрите! Лунная дорожка на реке! Как красиво!
Повернувшись лицом к своему собеседнику, Хонно призналась:
— Я все еще нахожусь в состоянии шока. Может быть здесь, в этой квартире, такой удобной, большой, я забуду все, что произошло. Между прочим, мое новое жилье выглядит очень по-американски, правда?
Большой Эзу рассмеялся.
— Правда. Мои друзья из Америки, когда бывали здесь, чувствовали себя как дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181