И снова рыцарь хмыкнул; как-то давно в беседе с ним рижский епископ Каспар сказал, что труп язычника всегда пахнет хорошо. Солгал преподобный, нет ничего омерзительнее этой вони. Даже коню это понятно.
Со стороны пожарища появились четверо воинов, тащивших раненого товарища. Фон Гриппен пустил коня шагом им навстречу.
– Ну что там? – крикнул он.
– Почти управились, светлейший брат Хорст, – сказал старший из кнехтов. – Язычники сражаются как одержимые, верно, бесы им помогают. Мы потеряли трех человек, и еще семеро ранены. Но язычников мы положили без числа, а тех, кого не добили, огонь пожрет. Настоящая геена огненная, клянусь Богородицей!
– Хорошая работа, Вольфрам. Я доволен.
– Рады служить Ордену и твоей милости.
– Пожалуй, я сам посмотрю, что там творится. – Фон Гриппен принял из рук неотступно следовавшего за ним Оттона свой шлем с орлиной лапой на маковке, еще раз глянул на кнехтов, устраивавших на траве раненого, полубесчувственного от слабости и потери крови. – Интересно понять, чего это они так дорого продают свои жалкие жизни.
– Верно, святилище охраняют, светлейший брат Хорст, – подал голос один из кнехтов. – Там за домами их языческое капище, будь оно неладно! За то капище нечестивое они и бьются, аки одержимые.
– Ну, пора их отправить к их бесовским богам! – Фон Гриппен надел шлем.
Коня он пустил мелкой рысью, чтобы жеребец, не дай Бог. не сломал ногу на этих буераках. С тех пор, как Хорст фон Гриппен стал рыцарем Ливонского ордена, кроме коня и оружия у него нет ничего. А такого коня, как его трехлетний испанец Фойерблиц, нет ни у кого из братьев – равно, как и такого меча. Меч достался фон Гриппену по наследству от деда, а тому от отца, прославленного крестоносца, побывавшего в Святой земле и видевшего Иерусалим. Великий грех пятнать такой клинок кровью этих свиней, но, верно, придется; кнехты все никак не могут осилить закрепившегося противника. Фон Гриппен уже подъехал достаточно близко, чтобы слышать хриплые крики своих воинов и ответные яростные вопли латгалов.
Кнехты столпились за невысокой стеной, сложенной из нетесаных камней, – здесь им не грозили стрелы и камни из пращей латгалов. Язычники увидели приближение рыцаря, потому что вопли стали громче, а стоило фон Гриппену подъехать ближе, как в него полетели стрелы. Одна из них даже чиркнула по наплечнику, порвав белую орденскую епанчу. Фон Гриппен не стал доставать меча, вооружился секирой. Кнехты, завидев своего командира, осмелели, полезли из-за стены, не обращая внимания на летевшие в них стрелы.
– Herum! – закричал фон Гриппен. – Vorvarts! Во славу Иисуса Христа!
Прямо перед ним в грязь упал пораженный камнем в голову кнехт: Фойерблиц перепрыгнул через него, а потом проломил грудью хлипкий плетень, вынося всадника прямо на врага. Впереди заметались темные фигуры – с десяток мужчин, вооруженных топорами на длинных рукоятках, рогатинами и луками, бросились врассыпную, завидев рыцаря. Фон Гриппен догнал одного из них, взмахнул секирой. Раздался короткий вопль, потом хруст разбитой кости, и вражеский воин повалился прямо под копыта коня. Брошенный латгалом дротик со звоном ударил в щит, отскочил. Рыцарь развернул коня, погнал его вдоль потемневшего от времени и непогоды дубового частокола, намереваясь не дать врагам уйти в лес. Облако дыма от бушевавшего пожара накрыло его. Фойерблиц с ржанием завертелся. Фон Гриппен задержал дыхание, дал шпоры коню. Дым был такой плотный, что видимости не было никакой и дышать было попросту невозможно. Впереди гудело и бесновалось пламя, пожиравшее хижины латгалов, часть частокола и подбиравшееся уже к краю леса.
Фон Гриппен начал задыхаться. Его охватил панический ужас: плотный серый дым обступил его со всех сторон, а воздуха в легких больше не оставалось. Он попробовал сделать вдох и закашлялся. Фойерблиц истошно заржал. От нехватки воздуха и напряжения в глазах молодого рыцаря поплыли огненные пятна, сознание начало мутиться. И Хорст фон Гриппен, потомок рейнских маркграфов, внезапно понял, что умирает.
Дымная пелена разорвалась так внезапно, что юноша принял появившийся перед ним пейзаж за предсмертное видение. Мало того, что Фойерблиц вынес его прямо к языческому капищу – он оказался у входа на священную землю язычников.
Это и впрямь напоминало галлюцинацию. Вокруг с треском и гулом полыхали постройки, выбрасывая в небо языки прорастающего дымом огня, а перед фон Гриппеном открылся будто другой мир. Границу святилища обозначали ряды белых камней, между которыми лежали черепа животных. За кругом камней на равном расстоянии друг от друга возвышались деревянные идолы латгалов, вырезанные целиком из огромных дубовых стволов. Рыцарь въехал в их круг, шепча молитву против нечистой силы, – обращенные на него лица языческих божеств были неприветливы. Да и мог бы рыцарь святого ордена, посвященного Деве Марии, рассчитывать здесь на другой прием? Он не знал имен этих богов, не знал, который из них Диевас, отец богов, а который Перкунас, бог грома; он не знал, какая из этих фигур изображает Лауму, богиню судьбы, а какая – Усиньша, бога солнца. Но ненавидел он их всех одинаково, потому что все они были бесы, злые духи, ненавистные ему, как воину Господню, и он в душе радовался, что пройдет еще немного времени и это богомерзкое место будет уничтожено огнем, как некогда Содом и Гоморра. А пока он проезжал мимо идолов и рубил их секирой. Дубовые щепки летели на землю, и на темных лицах идолов появлялись белые шрамы.
– Ну и герой! – услышал рыцарь звонкий женский голос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20