Но вам придется пройти через открытое пространство.
— Выбора у меня нет, — говорит дядя.
Он нагибается, целует меня в макушку, склоняется над Жюстиной, потом прощается с Иветт.
— Мужайтесь! — говорит он нам, а потом добавляет: — Прости меня, Элиз.
Я еще не осмыслила его слова, а он уже уходит.
И снова ожидание, снова желудок сжимается от страха, сердце колотится. Иветт суетится вокруг Бернара, а тот напевает «Здравствуй, Дедушка Мороз».
Я медленно считаю до двадцати.
Автоматная очередь. Тишина. Новая, длинная очередь. Тишина.
Тишина.
Потом радостный вопль Летиции. Торжествующий. Варварский.
Это невозможно.
Невозможно.
— Зачем Ян надел маску на лицо? — спрашивает Бернар. — Думаю, завтра будет хорошая погода. А мне можно будет сделать пластмассовую ногу? Мне нравятся ноги, как у мамы.
Никто ему не отвечает. Он начинает стонать. Я безнадежно вслушиваюсь в тишину. Иветт кладет мне руку на плечо. Слышу ее прерывистое дыхание.
— Пойду посмотрю, — говорит она дрожащим голосом
«Нет. Слишком опасно».
— Если он ранен, надо, чтобы за помощью отправился кто-то другой. Иначе мы все погибнем.
— Ты не моя мать! — кричит Бернар. — Иисус умер за наши грехи.
— Пойду, — опять говорит Иветт.
Она уже ушла. Я и пальцем пошевелить не успела.
Я знаю, что дяди больше нет. Я знаю это так же точно, как если бы мне вырезали это на коже.
Я не плачу. У меня больше нет слез. Я опустошена. Полностью опустошена.
Я жду очереди, которая сразит Иветт. Иветт, с ее сломанным пальцем, петляет между деревьями, как десантник. Это смешно.
Очередь. Трескучая. Такая знакомая. Сердце на мгновение останавливается. Новая очередь, уже длиннее.
— Завтра будет хорошая погода, — говорит Бернар. — Вода для душа должна быть нагрета до тридцати девяти градусов.
Шум мотора.
Шум мотора!
Спасибо! Спасибо!
Снегокат удаляется. Сколько нужно времени, чтобы добраться до деревни? Четверть часа? А чтобы вернуться с подкреплением? Полчаса?
Гроза ушла в соседнюю долину, ее грохот звучит как под сурдинку. Я мысленно считаю секунды, я сбиваюсь, я так устала. Ой! Светлячок, нет, не здесь, слишком холодно, наверное, я на секунды задремываю, нельзя…
Легкое скольжение.
Что, мне это показалось? Вслушиваюсь до боли в ушах.
Ничего. Наверное, просто от страха.
— Почему она прячется за деревом? — вдруг спрашивает Бернар.
Последний подскок сердца перед апоплексическим ударом. Потом:
— Ку-ку, кретины! — восклицает Летиция.
Невозможно! Как она смогла сюда спуститься?
— Помните, какую штуку смастерил мне Ян? — говорит она, словно подслушав мои мысли. — что-то вроде санок с лыжами, с ручным управлением. Ну вот, она классно ездит! Можно одной рукой вести, а другой держать ствол. Черт! — вдруг вскрикивает она. — Ян! Мамаша Ачуель! Мерканти!
Потом берет себя в руки:
— Что тут произошло? Я слышала столько выстрелов…
Я начинаю писать, все равно, что:
«Ян их убил…»
— Сволочь! — ахает она. — Вечно говорил нам о групповом сознании, сила в единстве, «каждый из нас — это луч судьбоносной звезды», можешь себе представить!
«Иветт пошла за подмогой».
— А мне-то что до этого? Я лично никого не убивала. Или… может, в приступе бреда? Я забыла. Я провела четыре года в психушке. У меня во-от такая толстенная история болезни! Я много чего делаю и забываю. Не потому, что я такая дрянь, а потому, что я сумасшедшая. Что, разве сумасшедшим быть запрещено?
«Запрещено убивать невинных».
— Невинность — это устаревшая концепция, — парирует она. — Концепция слабых. Я эту невинность каждый день на завтрак ем. Искусство никогда не бывает невинным. Искусство — это вина в чистом виде.
«В чем ты виновата?»
— В том, что страдаю, — грустно отвечает Летиция. — Если бы мне было наплевать, что отец меня не любит, я бы его не убила. Я слишком чувствительная, — заключает она. — Не такая, как вы. Я знала, что мы правильно сделали, когда выбрали вас героиней, — добавляет она. — Вы непотопляемы! Какое у вас последнее желание?
«Выжить».
У Летиции вырывается невеселый смешок.
— Валяйте, задавайте мне вопросы, если у вас есть. Знаете, последний разговор между злым и добрым, прежде чем злой выстрелит.
Ей хочется говорить. Она разочарована, что не стала звездой. Она знает, что настал ее звездный час, и он будет недолгим. Она играет одновременно в Пассионарию и в Бонни, но без Клайда.
«Зачем Вероник пришла в ГЦОРВИ?»
— Чтобы шантажировать Яна, Пайо правильно угадал. Она узнала в нем одного из пациентов психиатрического отделения, одно из лучших произведений психодраматической мастерской. Она знала, что он не может быть воспитателем.
«Как все встретились?»
— Через журнал. Однажды проводили коллоквиум на тему «Детектив, кожа и искусство». Там мы и познакомились. Очень захватывающе. Мы быстро подружились. Было столько общих интересов. И потом, на этом коллоквиуме мы узнали и о вашем существовании. Б*А* вела одну дискуссию. «Женское тело и самосознание при травматических состояниях». Конечно, речь зашла о вас. Это нас поразило. Ваше тело воплощает в себе то состояние заточения, которое навязывают нашим душам. И когда этот текст по ошибке пришел на электронный адрес журнала, мы увидели в этом нечто большее, чем просто совпадение. Ян сказал нам, что в слове «инвалид» слог «лид» — это от «лидера», мы способны стать лидерами в осуществлении перемен, изменить существующий порядок вещей. А вы стали бы символом. Здоровый дух в больном теле. Подверженном всем тяготам существования. Мы описали бы вашу жизнь, сделали бы из вас всемирную звезду! Мы все поехали бы на Каннский фестиваль!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88