Не сводя с него пристального взгляда, она нежно обхватила его руку.Марсель смутился еще пуще и, совсем заволновавшись, обжег себе пальцы. Пальцы разжались, и еще горящая спичка упала на элегантный светло-зеленый ковер. Ворс угрожающе затлел.— Вот черт! — воскликнула Мари Перен, элегантно склонившись за спичкой.— Простите, — промямлил Марсель, переступая с ноги на ногу.— Вдруг она хлопнула его по руке, и салон потряс радостный вопль:— «Фераж»!Изумленный взгляд быка, разбуженного ревом сверхскоростного поезда.— «Фераж»! Школа! — надрывалась Мари.«Фераж» — его любимая школа, место, где он провел самые счастливые годы!— Вы что, там учились? — не веря своим ушам, пробормотал Марсель.— С первого по пятый классы! — ответила Мари Перен, вставая. — Правда, тогда моя фамилия была не Перен, а Бранколони. Мария Бранколони!— Мария! — воскликнул Марсель. — Ты! А я-то — не узнал! Гм, прости, я…— Марсель, ошарашка! Блан — суров, как Монблан! — прокурлыкала она. — Гляжу-гляжу на твои рыжие волосы, и вдруг — бац! — осенило. И глаза светлые. Помнишь, тебя еще англичанином называли?— Мария Бранколони — голова макаронная! — умиленно пролепетал Марсель. — Выходит, ты вышла за какого-то господина Перена, так, что ли?— Да. За невропатолога. Вот уж четыре года, как умер. Рак мозга.— О, прости.— Ничего, последние восемь лет мы в разводе были. Своим кораблем я привыкла править сама. Видишь, какой кабинет отгрохала! Дела идут! Хочешь эспрессо?— Так ведь ты говорила…— Забудь! У меня ямайский. Пальчики оближешь! Рассказывай новости.Марсель было засомневался, точно ли о кофе она говорит, но согласно кивнул. Мария, малышка Мария с ужасными, вечно трясущимися косичками и кроличьими зубами. Похоже, она их выправила.Тут же, откуда ни возьмись, возникли две чашки из китайского фарфора.— Присаживайся. Ну, говори! — распорядилась она, указав на одно из кресел. — Как тебя в полицию-то занесло? Ты ж, кажется, в журналисты собирался!— Ну, всякое бывает. Жизнь…Марсель сделал глоток кофе. Жизнь! За душой — ни шиша, пьяница отец да мученье вместо ученья…— Ты-то как? Довольна?— Да так… Испугалась вот, когда тебя увидела. Подумала — насчет кабинета.Он вопросительно поднял глаза.— У меня были проблемы с полицией нравов из-за софрологического массажа.Марсель даже не поинтересовался, что это такое. Не иначе как релаксация полная. Если чего нужно — сама попросит.— Такие тупые! — продолжила она. — А самого чокнутого осла Руди звать… дальше не помню… Не твой друг, случайно?Он покачал головой. С Ослом Руди дружит Козел Жанно — славная парочка.— Уладилось? — вежливо спросил он.Хороший кофе — крепкий, густой, как он любит.— Уладилось.«Значит, Осла Руди уже отрелаксировали», — понял Марсель. От всех этих метаморфоз — Мари Перен в Марию Бранколони, Марии Бранколони — в хард-массажистку и обратно — чувствовалось легкое головокружение.— Мелани — дочь Перена? — спросил он.— Более-менее.— Ну…Она с отсутствующим видом уставилась в чашку кофе.— Как-то раз, вечером, мне сделалось очень тошно, я нарвалась на приключение с одним типом — и на тебе… Кто отец — так и не пойму: глаза одного, а нос — другого… Поди тут разберись! — подытожила она, взяв еще одну сигарету.Она засыпала его вопросами об убийстве Аллауи, и Марсель вкратце изложил дело. Мария всегда была очень сообразительной.— Странно, опять «Меч-рыба», — заметила она, когда Марсель закончил. — Знаешь, свое помрачение ночное я ведь там встретила. И поверь — помрачение дьявольское. Как я могла?! Крыша, должно быть, совсем съехала.— Музыкант какой-нибудь? — спросил Марсель, почему-то ревнуя.— Нет. Клиент один постоянный. Морда ангельская, а сам — такой извращенец! В дурном сне не привидится. — Она выдержала паузу и театрально воскликнула: — У него английские булавки на тестикулах были!— Что? — взвизгнул Марсель, упершись в колени.— Да-да, пионер пирсинга… А так — ни в жизнь не подумаешь… На вид — такая чистюля, такой тихоня… И само собой — преждевременная эякуляция. Мы устроились в машине на заднем сиденье. Ужас. Рада была дома оказаться. А через полтора месяца — хоп: беременна! Пока ее носила, только и делала, что молилась — хоть бы не от него.На какое-то мгновение Марсель задумался о чувстве, с каким вынашивают ребенка от человека, к которому чувствуют омерзение.Дверь распахнулась, и в кабинет, размахивая рюкзаком, влетела раскрасневшаяся Мелани. Она была действительно сама прелесть — с изящным прямым носиком, карими глазами и длинными светлыми волосами. На ней было хлопчатобумажное платье, теннисные туфли, джинсовая куртка и золотой крестик.При виде сидящего в салоне Марселя она чуть попятилась.— Ну и откуда ты? — сердито спросила Мари Перен.— Откуда-откуда! Из лицея. Откуда ж еще?— Не знаю. Может, от Камеля Аллауи, — предположила мать.Девушка побледнела:— Как…Она повернулась к Марселю:— Почему…— Когда вы видели Аллауи в последний раз, мадемуазель? — поднявшись, спросил он.— Что? Да я…— Он мертв, его убили, — тихо проговорил полицейский.— Камеля?! Не может быть… мы же завтра встречаемся…— Его тело обнаружили в понедельник утром.— Я видела его в субботу в «Меч-рыбе». Мы слушали джаз в стиле сальсы. Он довез меня до дому к двум, он… мы… нет, невозможно! — повторила она, мотая головой.— Как давно вы знакомы?— Два… три месяца, — выложила Мелани, опасливо взглянув на мать. — Но виделись мы не часто.— А Шарль, — бросила Мари Перен, — Шарль в курсе?— Нет. Шарль — это Шарль, а Камель — это Камель, — парировала дочь. Уму непостижимо… это правда?— Увы, да.Она разрыдалась. Мать тягостно вздохнула.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48