– Ради Бога! Здесь в любую минуту может начаться кровавая бойня! А теперь одевайтесь! Внизу ждет машина.
Лари безмолвно смотрела вслед Уайнэнту.
Дэвид оглянулся.
– Мне жаль, что наш обед придется отложить, – проговорил он. – Но я надеюсь, что мы сможем найти для этого другое время.
Он помедлил, словно ему необходимо было услышать ее ответ.
– Конечно, приглашение переносится на другой раз! – успокоила она его.
– Хорошо. А теперь поспешите!
Потом тихо, тоном глубокой озабоченности, прибавил:
– Пожалуйста!
Да, ее посещение Милоша тоже переносится, грустно размышляла Лари. Это ей нужно гораздо больше, чем обед. Теперь, когда здесь русские, рассчитывать на сочувственное отношение властей к ее просьбе не приходится. Уехав из страны, она сможет сделать не меньше, а даже больше.
Четверть часа спустя Лари и Джин со всеми необходимыми документами были уже на пути к австрийской границе вместе с шофером из посольства США. Дэвид Уайнэнт не поехал их провожать. Служащие посольства должны были оставаться на своих местах, если из Вашингтона не поступит приказ срочно эвакуироваться. Теперь уже признаки вторжения были заметны повсюду. На перекрестках стояли русские десантные отряды, по дорогам с грохотом двигались длинные коричневые колонны танков и грузовиков.
Лари молча сидела рядом с Джином на заднем сиденье автомобиля. Она чувствовала, что уже прониклась духом «Пражской Весны», что ее место здесь. И вот теперь у нее не было выбора, она вынуждена была оставить все это – свою страну, свою мать… и часть себя самой.
Когда они ехали к границе, по радиоприемнику в машине еще можно было слышать «Радио Праги». Непрерывный поток объявлений сообщал о том, что русские оккупировали город, разрезав его надвое танками, блокировали все мосты, окружили все правительственные здания, редакции газет и журналов, здание союза писателей и журналистов. Каким-то образом радиостанция продолжала работать, оставаясь рупором осажденного правительства. Были зачитаны призыв ко всеобщей забастовке протеста и обращение к коммунистическим партиям всего мира с требованием права на самоопределение. Последовали также сообщения о первых жертвах. Молодые чехи выступили против русских на Вацлавской площади. Они швыряли в танки бутылки с бензином и даже пытались остановить, ложась у них на пути. Кровавая бойня началась.
На рассвете радиопередачи все еще звучали в эфире. Джин предъявил свои документы русским солдатам, стоявшим на пограничном посту с чешской стороны. Те махнули им, разрешая проехать.
Когда они оказались на территории Австрии, Лари обернулась и посмотрела на пограничный шлагбаум, опустившийся за ними. Над горизонтом ее родины поднималось солнце. Сколько еще времени пройдет, прежде чем она вернется сюда? И вернется ли вообще? После того как свобода целой нации погибла у нее на глазах, ей было еще труднее поверить в то, что Кат могла выжить, или в то, что Милош Кирмен еще будет жив, чтобы ответить на ее вопросы, если ей все-таки удастся возвратиться в Чехословакию.
Лари вспомнила, что там остался еще гобелен, наследство, оставленное ей матерью. Она не может допустить, чтобы он был потерян!
А когда в памяти Лари всплыл образ прекрасной невесты в сопровождении белых единорогов – она почувствовала, как в ней начинает подниматься волна отчаяния. Для некоторых людей единороги, быть может, всего лишь миф, как и другие истины, за которые она так долго цеплялась.
Но только не для Лари. Она все еще верила в них – у нее не было выбора. И когда-нибудь она вернется обратно, чтобы отыскать их.
ГЛАВА 20
Провиденс, Род-Айленд, февраль 1972
Съежившись под ветром, таким резким и жгучим, словно лезвие ножа, Лари свернула с Тэйер-стрит на узкую дорожку, которая привела ее к заднему входу старого деревянного дома. Хотя внутри было почти так же холодно, как снаружи, она, взбежав по шатким ступенькам, сняла шерстяную шапочку и серо-зеленое, покрывшееся ледяной коркой пальто и бросила их на вешалку на стене, прежде чем открыть еще одну дверь в квартиру на втором этаже.
Но даже там она не нашла согревающего тепла. Перед ней предстало такое зрелище: две ее соседки по квартире, Джилл Ласкер и Хелен Каридис, укутанные в шарфы и парки, сидели за круглым дубовым столом в маленькой передней и ели суп из одной кастрюльки.
– Лучше бы ты не снимала пальто, малышка! Миссис Блэнтон опять экономит на отоплении, – сказала Хелен.
Эта была замечательная девушка с белой кожей, черными волосами и обсидиановыми глазами. Ее отец, грек по рождению, работал на судостроительных верфях в Коннектикуте. Она изучала архитектуру и получала стипендию.
– О нет! – простонала Лари. – Как она может! Готова поклясться, что на улице больше двадцати градусов мороза!
– Вот здорово! И всего-то? – сказала Джилл. – Мне кажется, что я могла бы пойти на улицу, чтобы согреться.
Лари даже не стала спрашивать девушек, обращались ли они к квартирной хозяйке, жившей на первом этаже, с просьбой хоть немного повысить температуру. К тому времени ее привычки были им уже хорошо известны. Несколько раз в месяц эта пожилая старая дева закутывалась в одеяла и снижала температуру во всем доме. Когда жильцы начинали жаловаться, миссис Блэнтон с сочувствующим видом сообщала им, что ее печь уже старая и плохо работает, а теплоизоляция дома плохая.
Однако жильцы миссис Блэнтон не подавали официальную жалобу на нее, потому что она запрашивала самую низкую арендную плату во всем городе за квартиры, которые из года в год сдавала студентам род-айлендской Школы дизайна.
– Поешь немного супу!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191