Буду рад, если Вам пригодятся эти сведения. Дружите со старыми архивными крысами.
С уважением к Вам!
А. А р г у н о в».

«Господи! Надо ж – Лопасня!.. Этот Грушков, может, сотни раз проходил мимо окон больнички, когда я там лежал!..»

– Ниночка! Нина! – заорал я, выскочив в секретарский предбанник. – Как же вы личное письмо ко мне засунули в общую папку!
Она, вытянув длинные ноги вдоль стола, чуть-чуть прикрытые мини-юбкой, – не помещались ноги под столом – с зеркальцем в руках старательно подмалевывала синей краской верхние веки, «под холеру», как сама объясняла. И даже голову ко мне не повернула, ответив меланхолично:
– Там вашего личного герба, между прочим, нету.
– Но если б я не прочел его!
– Письма надо все читать, Владимир Сергеевич…
Вот мне не пишут! – она вздохнула и примерилась кисточкой к другому глазу.
– Господи! Вам надо не в газете стажироваться: сперва – в архиве. В Краснодар вас надо! В ссылку!
– В командировку – хоть сегодня. Уговорите шефа.
В Краснодаре сейчас – теплы-ынь! – И наконец подняла на меня взгляд, похлопав ресницами: сине-черная, черно-синяя жуть. – Ну, как?
– Эпидемия студентам обеспечена.
– Со студентами скучно, – резюмировала Ниночка, брезгливо выпятив пухло-капризные губки.
Я чмокнул ее в щеку, она пахла слежавшейся пудрой.
– И шефа уговорю! – еще чмокнул. – И письмо вам напишу! – чмок. – Вы даже не понимаете, какой подарок мне сделали!.. Только сперва… сперва я другое письмо отправлю, а вы штукатурку с себя снимите! – это я договорил уже из своей комнаты и оттуда услышал разочарованное:
– Псих вы, Владимир Сергеич.
Нетрудно было выяснить по телефону: Николай Герасимович Грушков, после окончания аспирантуры филфака уехал из Лопасни в Воронеж, преподавателем университета.
Я написал ему все, что знал о Корсакове и его сестре Татьяне Николаевне, о Токареве и Циеме, о рисунках и листовках, о Зоммере и Фрице Гронинге, не упустив, кажется, ни одной важной детали, с надеждой: хоть какие-то из них напомнят Грушкову давнее и, может, забытое. Я уговаривал его, просил, убеждал быть столь же подробным в ответе – слишком многое от него зависит.
Проще было бы самому поехать в Воронеж. Но как раз шли две статьи, которые я готовил к печати, авторские, и мне никак нельзя было отлучиться из редакции. А ждать я не мог. И это – тоже объяснил Грушкову, отправив письмо в тот же день.
Чёт – нечет, нечет – чёт…
Панину я решил пока ничего не говорить, даже не позвонил. Хотя все последнее время приходил на улицу Грановского часто. Уж два-то раза в неделю непременно. Шел старым своим, студенческим маршрутом: от Садового кольца, из дома, пешком – арбатскими переулками к улице Калинина, бывшей Воздвиженке, а тут – рукой подать. Церковь Знамения во дворе всегда встречала меня, мерцая каменными своими узорами радужно, хотя и неброско. И каждый поход такой был как праздник, утверждение сущего.
Улица Грановского, 2. Все-таки славно, что она называлась именно так – «Грановского».
Даже если не заставал дома Панина, Наталья Дмитриевна, хозяйка квартиры, разрешала мне заниматься в комнате Владимира Евгеньевича.
От мужа Натальи Дмитриевны, историка, осталась прекрасная библиотека – старые, еще прошлых веков издания. Да и Панин собирал книги. Тут было в чем порыться. Я устраивался на стремянке с вытертыми до лакового блеска деревянными ступеньками или прямо на полу, обкладывал себя книгами, как баррикадами. Пиршество богов!..
Но все же приятней бывало, когда Панин встречал меня сам, а потом сидел за столом, что-то писал, читал, не оглядываясь, а я чувствовал, что не мешаю ему. Уже не стесняла меня его молчаливость. Наоборот, в ней открылся простор – быть самим собой, простор доверия.
Мне странно было думать: уже год я знаю Панина – год! – а в нем чуть не каждый день невероятной плотности, дни, как камни, которые можно взвесить в руке и кинуть, если б только хватило на это сил; груда камней, обвал, придавивший к земле… Но, нет, случались и дни, когда можно было выбраться из-под обвала, встать на эту груду, чтоб с нее заглянуть подальше, в еще незнакомое.
Какие долгие дни и какой быстролетный год!.. Даже по внешности Панина можно было угадать, как стремительно бегуче время. Седые волосы его еще поредели, а лоб словно вырос вверх и раздался, обматерел, кожа рук стала серой, как старый снег, а вены под ней – голубее… Мне теперь нужно было видеть его постоянно. И рядом-то с ним все прошлое казалось вроде бы вовсе не бывшим.
Однажды я спешил к назначенному им времени и пошел проулком неожиданным для себя, догадавшись, что так быстрей. И тут увидел на углу магазинчик зеркал. Тот самый. «Выходит, подсознательно я избегал ходить мимо? Ведь так прямей! – сообразил я и рассмеялся легко. – Так ведь тот человек был не я, вовсе не я!»
Вспомнил: когда женщина, которая была моей женой, отыскала за шкафом выбранное ею зеркало, она не удивилась и не обрадовалась: рассердилась. Как это мог я ее разыграть в тот давний осенний денек, зачем?! И почему, сделав это, спрятал зеркало за шкаф – совсем из нее дурочку сделал! Хоть бы выбросил зеркало – и то лучше!.. Что-то в этом роде твердила она не один день. А я никак не мог взять в толк, что же все-таки ее возмущает, почему не в силах она отнестись к случившемуся как к шутке.
Но теперь-то я удивлялся лишь своей инфантильности.
Зеркала в витрине магазинчика стояли за толстым простым стеклом и оттого, наверно, были смешливыми, как тронутые ветром весенние лужицы. Уж они-то теперь явно считали меня своим и почти всегда пускали вдогонку зайчиков.
Но теперь я не мог пойти на Грановского, не дождавшись письма Грушкова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165