Пыльным мешком на дороге…– проворчал Рябов.– Господи, когда ты будешь слушаться только? – запричитала Галина, поняв, что самая страшная беда, во всяком случае в эти минуты, миновала.– Когда будешь вести разумную жизнь?– Разумная жизнь? – Рябов устало улыбнулся.– А что это такое? Я – и разумная жизнь! – продолжал он шутливо, с трудом, с помощью сына и Кости, поднимаясь на ноги.Он говорил, но сам настороженно прислушивался к тому, что происходило в груди. Казалось, что вот-вот опять случится какой-то сбой, что-то сломается, хрупнет, и он опять не устоит на ногах. Чтобы отогнать эти невеселые мысли, продолжал болтать:– Я и разумная жизнь – понятия-антиподы! Это такие же по сути своей различные понятия, как мы и канадцы. Две совершенно разные по стилю страны. Два развивающихся изолированно друг от друга хоккея. Мало есть таких сфер, где бы чистота подобного опыта…– Рябов осекся: собственно, к кому он обращал этот нелепый монолог?!Втроем, как бы держась друг за друга, прошли в дом. На террасе под распахнутым окном стояла кровать со взбитой высокой подушкой.«Когда только Галина успела приготовить? Неужели я был без сознания так долго?» – подумал Рябов.Он, не раздеваясь, лег на кровать. Жена умчалась на кухню – тонкий запах подгоравшего мяса, несмотря на открытые окна, заползал и на террасу. Рябов жадно тянул ртом свежий воздух, мешавшийся с запахами кухни, и, может быть, впервые испытал неприязнь к тому, как пахнет приготовляемая пища.Костя стоял рядом с кроватью и, не мигая, с холодным, как всегда, лицом, смотрел на Рябова преданно и выжидающе.– А ты как сюда попал? – грубо, так что сам удивился своей резкости, спросил Рябов.– Приехал, – буркнул Костя.– Понятно. А зачем? – он глянул на Костю и увидел в глазу, именно в одном правом глазу, крупную нависшую каплю слезы.Еще более смутившись, Рябов умолк. Костя пожал плечами, как бы не веря тому, что собирался сказать:– Думал, может, массажик сделать… Давно ведь не массировались…Тронутый вниманием, Рябов едва сам не пустил слезу.«Вот тебе… Еще зареветь не хватало…»Он осторожно поднял свою руку и, протянув ее, взял жилистую, крючковатую ладонь Кости. Слегка тиснул. Костя схватил руку Рябова двумя своими клешнями и осторожно, как могут быть осторожными только руки высокого профессионала-массажиста, начал оглаживать, разминая пальцы, прокатывая суставы. Приятное, хорошо знакомое тепло пошло от руки, над которой работал Костя.Рябов подумал, что массаж в его положении сейчас штука нелепая и рискованная, если вообще допустимая. Но у него не хватило сил отказать Косте в проявлении этого единственно возможного для него знака внимания, выражавшего все его отношение к Рябову, столько лет скрываемого в душе. Рябов зажмурил глаза, блаженно отдавшись приятному ощущению.Массаж! Разве это массаж! Рябов всегда любил железные руки массажистов. После трудной игры, тренировки ли, после хорошей бани, когда мышцы так эластичны и податливы, лечь на кожаный, пахнущий водой и прохладой стол, закрыть глаза, забыть обо всем, кроме этих рук, бегающих по твоему телу, словно выдавливающих из тебя не только усталость, но и сомнения, неудовлетворенность прожитым днем.Потом, когда Рябов располнел и к массажу обращался уже скорее по привычке, чем по необходимости, он называл его «возгонкой жира». Промассировать большое, мясистое, покрытое толстым слоем жира тело Рябова было нелегкой работой. Выполнить ее отменно мог только Костя, умевший удивительно варьировать мягкость пассов и жесткую хватку тренированных пальцев. Его массаж оживлял, бодрил, готовил к новой работе. Наверно, поэтому уставшие «кормильцы» чаще звали Олега, чьи ласковые руки нежили, обещали телу покой после тяжкой, изнурительной работы на льду. Костя знал это, терпел, но работал по-своему.«Дураки живут соответственно своим словам, а умные – своему молчанию».Эту истину Рябов связал с Костей-массажистом только сейчас, после многих лет совместной работы.Надо было бы Рябову открыть глаза и сказать что-нибудь ласковое или хотя, бы доброе Косте. Но Борису Александровичу было так стыдно. Он боялся встретиться с преданным взглядом Кости, руки которого даже в этом частичном, как говорят специалисты, массаже тревожили его, звали к пробуждению.Рябов недолго боролся с желанием открыть глаза. Он незаметно провалился в какое-то блаженное состояние. Сколько длилось оно, сказать трудно.Когда открыл глаза, вокруг стояли люди в белых халатах– это прибыла наконец «скорая помощь». Начался осмотр, снятие кардиограммы. И вывод – явных признаков инфаркта нет. Молодой районный врач, никогда не приезжавший в этот дом, после того как его купили Рябовы, с удивлением рассматривал нового хозяина. Он не был болельщиком, но память подсказывала, что где-то видел лицо своего нового пациента. И твердил только одно: покой, покой, покой…Потом «скорая» уехала.– Зря вызывали, – сказал Рябов и сыну, стоявшему в дверях, и жене, севшей рядом у постели.– Видела? Ничего нет! Может, я под машиной перенапрягся?Галина всплеснула руками и обернулась к сыну, ища поддержку давно оговоренному с Сергеем:– Как это зря? К вечеру они приедут снова. Сделают повторную.– И так замучили своими…– Рябов ткнул двумя пальцами в воздух, будто втыкал штепсель в розетку. Под жестом надо было понимать включение кардиологического аппарата.Приезд врача, а главное, его твердое убеждение, что это не инфаркт, взбодрили Рябова. Он привстал на подушках и проворчал:– Вот что… Госпиталь закрывается на ремонт. Нечего слюни распускать. Обойдется.– Рябов понимал, что все это говорил скорее для себя, чем для сына и Галины:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105