– Нет. Но Джордж сказал, глупо не воспользоваться такой возможностью. Получить свою долю – это вполне справедливо.
– Да уж, что справедливее – плевать на память погибшего мужа!
Барбара смутилась. Опустила голову.
– Не надо, Дон… Зачем во всем видеть только дурное?
– Это тоже тебе говорил Джордж?
– При чем здесь Джордж? У меня своя голова на плечах. А скажи, что изменится, если я буду молчать? Может быть, не будет процесса или вернется Тейлор?
– Если будешь молчать, ничего не изменится. А если нет, процесс может и не состояться.
– Уж не собираешься ли ты воевать с Мейслом?
– А почему бы нет?!
– В одиночку? Он сотрет тебя в порошок. Не забывай, что ты целиком зависишь от него.
– Прокормлюсь как-нибудь и без Мейсла. Ни на одном «Рейнджерсе» сошелся свет клином.
– Но там свои Мейслы!
– Или Лооресы?
– Пусть будут Лооресы. Кстати, он сам еще не определил свое отношение к процессу. Джордж осуждает Мейсла, как христианин…
– Но одобряет, как президент совета директоров «Элертона»? Завидует, что не может сделать того же самого?
– Ах, не знаю!… Поговори с ним сам. Он спрашивал о тебе и, по-моему, хотел тебя видеть.
Разговор не вязался. Барбаре казалось, что Дональд чрезмерно щепетилен в своем отношении к процессу и воспринимает его слишком болезненно.
Она не видела чудовищности в затеваемом Мейслом деле. Или не хотела видеть, закрывая глаза на все, что могло как-то нарушить ее покой, вторгнуться в ее жизнь трудным испытанием. Она находилась в том состоянии, когда человеку нерешительного характера достаточно легкого давления, чтобы он принял любую из противоположных точек зрения.
Дональд, однако, был настолько взволнован и огорчен намерением Барбары заработать на процессе, что не мог понять ее состояния, воспользоваться удобным моментом для спокойного объяснения. Он испугался, что продолжение этого разговора может привести к ссоре, и решил уйти.
Довольно холодно попрощавшись, Дональд пообещал позвонить вечером.
– Я буду занята, – сказала Барбара. – Давай завтра. Сегодня у меня встреча с подругой.
«С подругой… Вот никогда не думал, что у нее есть подруга! Мужчины – да, но подруга?!»
Он приехал в клуб перед самым обедом. Тренировки закончились. Большинство игроков уже разошлись. Только из бильярдного зала доносились звуки сталкивающихся шаров и шуршанье подошв.
Дональд прошел прямо к Мейслу. Тот был у себя. Сидел в одиночестве, перечитывая «Обсервер». Кипа газет валялась возле кресла на полу. Жирными крестами красного фломастера Мейсл отмечал статьи, которые следовало зарегистрировать в картотеке.
– А, Дональд? Вы, кажется, чем-то озабочены?
– Представьте, тем же, чем и вы.
– Вот как? Это интересно.
Мейсл отложил газету и внимательно посмотрел на Дональда.
– В таком случае нам будет легче договориться.
– Не думаю… Мейсл поморщился.
– Я надеялся, что вы поняли всю порочность процесса, который затеваете. Мне показалось, вам стало ясно, что в нашем обществе невозможно осуществить такое кощунственное дело. И, признаться, был крайне огорчен, узнав, что судебное дело уже возбуждено. Мне очень жаль, мистер Мейсл, но я никогда не соглашусь на этот процесс.
В таком же духе Дональд говорил еще долго, но уже что-то запальчивое и невразумительное. Мейсл слушал, потом, достав сигару, тихо, но твердо сказал:
– Процесс будет. Больше того: БЕА его проиграет.
– В таком случае вы видите перед собой врага.
«Но это же очень похоже на мальчишество», – выругал себя Дональд.
– Так быстро?! Еще вчера вы считали меня, ну, чтобы не произносить громких слов, по крайней мере покровителем. А сейчас вы уже враг?!
Я давно вижу, что процесс не дает вам покоя, Дональд. Мадридские дела лишь отвлекли вас от активного протеста. И уж если вы решили стать моим врагом, я хочу, чтобы вы знали своего врага.
Мейсл закурил и долго тряс спичку, хотя она уже давно потухла.
– Я человек дела, Дональд. И не позволю никому, даже вам, лезть в мои дела. Не перебивайте. – Он властно поднял руку, когда Дональд хотел что-то оказать. – У меня нет никакой особой философии. И я хочу, чтобы вы поняли, что я мыслю, как всякий англичанин.
Не угроза атомной войны сводит стольких людей с ума. Они теряют рассудок от страха перед необеспеченностью, перед экономическим крахом. Деньги сами по себе становятся направляющей и двигающей силой. Для многих они значат в жизни все. Но не для меня. Главное – мой клуб. Я делаю лицо английского футбола, а следовательно, забочусь о национальном престиже. Я иду своим путем. Работаю не меньше других, хотя и в одиночку. И у меня один критерий в определении добра и зла – помогают люди или вредят моему делу. Я поднял «рейнджерсов» из руин. А когда-то мой предшественник не смог заплатить за Криса Марфи сто пятьдесят фунтов стерлингов!
Да, современный футбол – это суровый бизнес. И его надо уметь вести… Вот игроки жалуются на мизерную оплату… И я борюсь за их права. Я один – и вы это знаете – стою за пересмотр введенной руководством лиги дурацкой системы оплаты, по которой бездарность получает лишь немногим меньше таланта. А резко дифференцированная оплата – основа любого предпринимательства, в том числе и футбольного.
Мы платим из-под полы. И это тоже стоит денег. Неужели вы думаете, что ведение бухгалтерии, нормальные отношения с налоговым управлением стоят только зарплаты моих бухгалтерских работников?! Что я, Мейсл, смогу сделать для футбола, будучи главой полунищего клуба? Как я буду «я», Мейсл? Что смогу сделать в обстановке того бессовестного грабежа, который ведут в Англии иностранные клубы?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92