«Закопай его!»
Сейчас-то я понимаю, какой это был тонкий психологический расчет. Если бы он убил меня сразу, как только я отказался закапывать поляка, то сделал бы из меня героя, осмелившегося оказать сопротивление и умершего с гордо поднятой головой. Это могло бы поднять дух других заключенных, среди которых наверняка бы нашлись и такие, которые бы предпочли достойную и быструю смерть долгому и унизительному умиранию. Поэтому этот хитроумный эсэсовец нашел гораздо более впечатляющее решение – он наглядно продемонстрировал нам всем, что в тех условиях любое геройство бессмысленно и никакое сопротивление невозможно, поскольку элементарная человеческая солидарность подменяется звериным законом – «или ты, или тебя!», – так что единственным шансом сохранить себе жизнь является полное и безоговорочное подчинение.
А разве не достаточно примеров того, как аналогичную подлость демонстрировали целые страны? В то время как на востоке польская кавалерия атаковала немецкие танки Один из самых удивительных эпизодов Второй мировой войны, который можно назвать массовым самоубийством, – атака Поморской кавалерийской бригады на танки генерала Гудериана, закончившаяся, как и следовало ожидать, чудовищной мясорубкой. Это произошло в первую неделю сентября 1939 года.

, на западе французские войска, располагая почти пятикратным преимуществом над немецкими, спокойно отсиживались в своих укрытиях, хотя по французско-польскому договору давно должны были прийти на помощь своему восточному союзнику. В итоге они дождались своей очереди… Впрочем, – спохватился Морис, – это меня нисколько не оправдывает.
Неожиданно для Берты он отвернулся и порывисто закрыл лицо руками.
– Вы уже поняли, что я сделал? – через мгновение глухо спросил он.
Берта потрясенно кивнула, но поскольку в тот момент он не видел ее лица, то, не дождавшись ответа, продолжал сам:
– Я закопал этого поляка, и на этот раз уже навсегда. Я стал его палачом и могильщиком в одном лице! Слышали бы вы, с каким безумным отчаянием он стал кричать из своей могилы, когда понял, что игра уже закончена и ему никогда не выбраться наружу! А я чувствовал, что начинаю сходить с ума, и торопился закончить свою работу, чтоб только не слышать этих криков. Вы меня осуждаете?
– Я не могу вас ни осуждать, ни оправдывать, – с неожиданной твердостью произнесла девушка, – такие поступки находятся выше человеческого ведения, и пусть их судит Всевышний.
– Всевышний? Неужели вы до сих пор еще верите в Бога? – Морис с удивлением и даже каким-то странным возмущением оглянулся на Берту, словно она произнесла нечто кощунственное. – Впрочем, вы просто не видели, как тот же эсэсовец убивал заключенных… Сначала эти люди всех возрастов – мужчины, женщины и дети – покорно раздевались догола в указанном им месте, отдельно складывая свою обувь, верхнюю одежду и белье. При этом они даже не плакали, не кричали, не пытались бежать! Они лишь прощались, целовались и утешали детей, указывая им на небо и что-то говоря о Всевышнем. Потом, по сигналу, они покорно, как стадо, ведомое на убой… впрочем, любой мясник скажет вам, что коровы, почувствовав запах крови и смерти, мычат и пытаются вырваться, – а эти люди не делали даже этого! Они покорно спускались в яму, уже наполовину заполненную окровавленными трупами… причем некоторые из ранее расстрелянных были еще живы и даже поднимали головы – и ложились на эти тела, причем именно туда, куда им указывали палачи, с чисто немецкой педантичностью стремившиеся заполнить яму как можно ровнее. После этого тот же эсэсовец выплевывал сигарету, спокойно подходил к краю и стрелял из автомата. Затем в яму спускалась новая партия, и все повторялось снова…
– Замолчите!
– Вы все-таки не выдержали! А знаете, что шеф СС Гиммлер тоже однажды не выдержал, когда решил лично посмотреть на то, как происходят расстрелы заключенных. После первого залпа две еврейки – старая и молодая – случайно остались в живых и принялись громко молить о пощаде. С Гиммлером сделалась истерика, и именно после этого случая он приказал, чтобы женщин и детей не расстреливали, а посылали в газовые камеры…
– Прекратите же, прошу вас, – простонала Берта, зажимая уши руками и отворачиваясь, однако Морис уже завелся.
– А знаете ли вы, как это все происходило? Снаружи газовые камеры выглядели вполне прилично, и даже надпись на входе гласила – «Бани». Вокруг них разбили хорошо ухоженные газоны и красивые цветочные клумбы. Помните, я говорил вам о том, какую музыку играют в аду? Так вот, перед входом в эти «бани» располагался оркестр из молодых и симпатичных девушек, которые тоже были набраны из числа узниц. Они были одеты в белые блузки и темно-синие юбки. Пока шел отбор кандидатов в газовые камеры, этот оркестр исполнял веселые мелодии Штрауса, Кальмана и Легара. С тех пор я прихожу в ужас, стоит мне услышать какой-нибудь знаменитый вальс, чардаш или канкан… Затем обнаженных женщин и детей загоняли в так называемые «душевые», плотно закрывали массивную дверь и герметизировали помещение. По сигналу начальника концлагеря охранники засыпали в вентиляционные трубы цианистый водород. Как только начинал поступать газ, возникала страшная паника, женщины в ужасе лезли друг на друга, а эсэсовцы наблюдали за их муками сквозь бронированные стекла…
Берта вздрогнула, пошатнулась и схватилась одной рукой за горло, а другой за перила, ограждавшие прогулочную палубу. Только после этого Морис опомнился и обхватил девушку за талию.
– Вам нехорошо? Простите меня, я словно обезумел… Не надо смотреть вниз, на море, вам станет еще хуже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101