Телята не знают, на каком пастбище паслись их матери. И снова набила себе старуха нос табаком и сказала: я же своим молоком выкормила твою мать. Я понимала, что это сон, но удивилась. Маму ведь не кормили чужим молоком, что же старуха говорит, что она кормилица мамы была. И удивилась я тому, что давно не видала я этой старухи и не вспоминала о ней и что она вдруг является мне во сне посреди ночи. Чудесны пути сновидений, и кто ведает их разгадку?
Пробудилась я от шагов отца и увидела, что он печален. Его добрые покрасневшие глаза смотрели на меня с любовью и заботой. Устыдилась я, что комната не убрана, новое платье на полу валяется и чулки разбросаны. На миг забыла, что это мой отец, подумала только, что мужчина в моей спальне. От стыда закрыла я глаза и слышу голос отца говорит Киле, что стоит у порога: она спит. И прошло мое смущение, и воскликнула я: доброе утро, папа!
– Ты не спишь? – спросил отец в удивлении. – А я сказал: вот она спит; как здоровье, дочка?
– Здорова, – ответила я, стараясь говорить чистым голосом, но кашель сорвал мои усилия. – Я чуточку простыла, но простуда уже прошла, и вот я встаю. – И сказал отец: слава Богу. Но я советую, дочка, не вставай сегодня с постели.
– Нет, встану, – сказала я упрямо и показалось мне, что отец мешает мне пойти к суженому.
Знала я, что след мне броситься на шею отцу и умолять о прощении, ибо недостойно поступила я. "Милый отец, милый отец", – рвалось из моего сердца, но я сдержалась и воскликнула: папа, помолвлена я со вчерашнего дня. Отец посмотрел на меня. Хотелось мне потупить глаза, но я собралась с духом и воскликнула: папа, ты что, не слышишь? Отец думал, что я от жара брежу, и смолчал, а Киле что-то прошептал, но я не расслышала слов. И подошел отец к окну – проверить, затворено ли оно. Я собралась с силами и села на постели и сказала отцу: и впрямь, знобило меня, но озноб уже ослаб. Сядь ко мне, хочу тебе слово молвить. Пусть и Киля подойдет, нет у меня секретов. У отца глаза чуть из орбит не выскочили, и от тревоги их светоч померк. И вот присел отец ко мне на постель, и сказала я отцу так: вчера встретилась я с Мазалом, и обручились мы. Что с тобой, отец?
– Скверная ты девчонка, – воскликнула Киля в страхе.
– Молчи, Киля, – воскликнула я, – это я раскрыла свое сердце Мазалу. Но что попусту слова множить, помолвлена я ему.
– Да где такое слыхано? – закричала Киля и всплеснула руками в отчаянии. И отец велел Киле молчать и спросил: когда это было. И сказала я: не помню, в котором часу, хоть посмотрела я на часы, но который час был – позабыла.
– Да где такое слыхано? – сказал отец в смятении и рассмеялся, – не знает даже, когда помолвилась. – И я тоже засмеялась. И внезапно ударило меня в сердце, и закачалась я.
– Успокойся, Тирца, – сказал отец с беспокойством в голосе, – пока полежи в постели, а потом поговорим о помолвке. – И пошел к выходу.
– Отец, – окликнула я его, – обещай не говорить с Мазалом, пока я не попрошу тебя сговориться.
– Что делать! – воскликнул отец и вышел из дому.
Когда он вышел, взяла я перо, чернила и бумагу и написала: сердечный друг, не смогу прийти сегодня в лес, ибо озноб объял меня. Через несколько дней приду к тебе. А пока будь здоров и благословен. Я лежу в постели. Я рада, что смогу весь день без помех думать о тебе. – И велела я Киле послать письмо. И взяла Киля письмо и спросила: кому? Учителю? – И я ей в гневе ответила: прочти и узнаешь, – а Киля читать и писать не умеет. И заговорила Киля: не гневайся, пташка моя, он же стар, а ты молодая да свежая, только что от груди отнятая, не ревматизм бы мой, я бы тебя на руках носила. Но ты подумай, что делаешь, и вообще зачем тебе мужчины?
– Ладно, ладно, ладно, – воскликнула я со смехом, – поспеши послать письмо, потому что время не терпит. – И сказала она: ведь ты еще чаю не пила, сейчас принесу тебе теплой воды, и умоешь ручки и горячего попьешь. – И принесла Киля воды. Озноб почти прошел, одеяла согрели тело, и мои усталые члены как увязли в простынях. Голова горела, и жар был приятен, и глаза пылали, горели в орбитах. И все же хорошо было на душе, и мысли ублажали меня.
– Смотри, вода остынет, – воскликнула Киля, – а я нарочно принесла горяченького. И все это от раздумий твоих и сердечных волнений. – Засмеялась я, и приятная усталость приумножилась. Успела я воскликнуть: письмо не позабудь, – как приятный сон сковал мои веки. День склонился к закату, и Минчи Готлиб пришла и сказала: слыхала я, что приболела ты, вот я зашла тебя проведать. – Знала я, что отец послал ее, и скрыла я свои мысли и сказала: простыла я, но уже прошло. – И вдруг взяла я ее за руку и глянула ей в глаза и сказала: почто молчите, госпожа Готлиб? – И сказала Минчи: да мы же говорим без умолку.
– Хоть говорим без умолку, но главного не сказали.
– Главного? – воскликнула Минчи в изумлении. А потом сердито сказала: думаешь, пришла я сюда поздравить тебя с помолвкой? – Положила я руку на сердце, а другую протянула к ней и воскликнула: почему же не поздравите меня с помолвкой? – И Минчи нахмурила лоб и сказала: ты же знаешь, Тирца, что очень дорог мне Мазал, но ты юная барышня, а ему под сорок. Но хоть молода ты, но сердцем понимаешь, что через несколько лет он будет как сухой дуб, а прелесть твоей юности лишь умножится. – Услышала я ее речи и воскликнула: знаю, что вы собираетесь сказать, но я свой долг выполню.
– Долг? – воскликнула госпожа Готлиб в растерянности.
– Долг верной жены, любящей своего мужа, – ответила я и последние слова выделила. На миг смолкла госпожа Готлиб, а потом отверзла уста и спросила: когда вы встречаетесь? – Взяла я часы и сказала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18