Они держали в руках блюдо с румяным караваем и с ковшиком соли.
Исай Неделин начал срывающимся голосом:
– Позвольте, ваше преосвященство, поздравить вас с днем, так сказать…
–Помню, помню вас, – перебил епископ, вглядываясь в них, – и тебя, Исай Федотыч, и тебя, Петр Захарыч, и тебя, Михаил Капитоныч.
Они заулыбались, польщенные.
Епископ огляделся и сказал с неожиданно доброй улыбкой:
– Не вижу отца Арсения. Уж не болен ли он?
Священник удивился:
– Ваше преосвященство, верно, забыть изволили? Уже два года, как он утоп…
Епископ помрачнел.
– Не знал… Однокашник мой, друг юности… Все увидеться мечтал… Мудро сказано, что замыслил делать, делай тотчас. Как же это с ним, отец Федор?
Отец Федор молча развел руками.
– Об обстоятельствах спрашиваю, – настаивал епископ.
– Так я ведь, ваше преосвященство, вовсе и не от отца Арсения унаследовал этот приход.
– Разве?
– Да! От отца Иеронима Предтеченского.
– Имя знакомое. А он же куда переведен?
– Он, ваше преосвященство, сам отошел.
– Как это «сам отошел»? – спросил владыка, уже сердясь на бестолковость отца Федора.
Священник смутился и пробормотал:
– К воздыханцам отошел… Совратился…
– К кому?
– Секта такая тут у нас…
– Не слыхал. Вроде евангелистов, что ли?
– Таинства отрицают, ваше преосвященство. Крещение. Брак.
– Даже и брак? А как же без брака?
Отец Федор окончательно растерялся и замолчал.
Балалаечник с удовольствием прохрипел:
– А просто, ваше преосвященство: спи с бабой – и все.
Епископ покачал головой:
– Скажи пожалуйста, модники какие!
Потом вздохнул и, оглядывая мощную фигуру повара, сказал:
– Однако разнесло тебя, Миша.
– Лета подошли, ваше преосвященство, сказал толстяк тоненьким виноватым голосом.
– Лета не причина, Михаил. Смотри на отца Федора. Он не моложе тебя.
– Он у нас печеночник, ваше преосвященство, – прохрипел балалаечник, – к бутылке чересчур прикладывается.
– Ну, ну, – сказал епископ снисходительно, – я зову вас не к аскетическому подвигу, но – к разумному воздержанию. Не распускайте плоть. Воздерживайтесь от толстотрапезных угощений.
– Без соизволенья божьего и волос с головы не упадет, – сказал Неделин с чувством.
Владыка посмотрел на него внимательно и заметил как бы между прочим:
– Чрезмерное упование на милость божью – грех. И двинулся в толпу богомолок, раздавая направо и
налево благословения.
Отец Федор рванулся за ним, но его осторожно удержал за локоть крупный мужчина в кургузом пестром пиджачке и разношенных валенках. У него было длинное лицо доброй лошади.
– Ну, как дельце мое, батюшка? – спросил он густым басом. – Изволили разобраться?
– Пекусь, пекусь о тебе, Иван Кузьмич, – сказал отец Федор нетерпеливо и поспешил за епископом.
– Печешься, чтоб тебя припекло на том свете, – прогудел Иван Кузьмич ему вслед.
И втерся в толпу, стараясь приблизиться к епископу.
– Это кто? – спросил я Неделина.
Он нахмурился:
– Мамонтюк некто. Трепло сквернословное. Уже однажды постановлением общины запретили ему посещение храма.
– За что?
– За непочтение к сану. Обложил батюшку грубома-терными словами.
Епископ стоял у церковной ограды.
– Как дивно сохранилось все, – говорил он, – и эти романские полуколонны, и эти наивные жгутики на фризе, и это могучее дерево… А источник бьет?
– Бьет, ваше преосвященство, – радостно ответил отец Федор, – в колодезь его отвели.
– Вкусна вода, игриста. Без сомнения, в ней есть целебность. Ну-ка побалуйте меня стаканчиком по старой памяти.
Священник беспомощно оглянулся. Бухгалтер, повар и балалаечник молчали.
– Ну что же вы? – нетерпеливо сказал владыка.
Неделин решился:
– Мы с того дня из этого колодца не пользуемся, ваше преосвященство.
– С какого такого дня?
– С того самого, как отец Арсений утоп.
Епископ начал понимать:
– Значит, он…
– Точно, ваше преосвященство. Из Заречья с поминок возвращался. Присел отдохнуть на сруб колодца. Ну, значит, и того…
– Бултых! – вдруг сказал балалаечник.
– Царство ему небесное! – перекрестился Неделин. – Хороший был человек, кроткий прямо до святости.
– Вот только… – сказал балалаечник и остановился.
Друзья с опасением покосились на его сморщенное лицо старой, умной, злой бабы.
– Вот только этот российский порок, – продолжал балалаечник, уставившись на отца Федора, – винопийство.
– Плохие слуги у господа бога нашего, – холодно сказал епископ.
Войдя в церковный дворик, он остановился.
За левым крылом собора, немного отступя от него, стояла звонница. Она хорошо была мне известна по рисункам в разных историях искусств – прелестная воздушная арка на двух стройных станинах.
Сейчас на нее был нахлобучен шлем из кровельного железа.
От звонницы к собору вела новая пристройка – дощатый, грубо сколоченный коридор с мелкими стеклянными оконцами.
– А это что за новости? – поразился епископ.
Не замечая гневных блесток в его глазах, повар радостно сказал:
– Это мы недавно притвор соорудили.
– Какой же это притвор? Попросту безобразный тамбур, как на постоялых дворах. Мало того, что звонницу испортили обстройкой, так еще какую-то пакость присудобили к этакой драгоценности! Какими же варварами надо быть, – прости мне, господи, мое ожесточение, – чтобы к золоту припаять медяшку!
Преосвященный опустил голову, коснулся перстами панагии, драгоценно блиставшей на груди его, и неслышно зашептал, видимо, делал усилие смирить себя. И действительно, когда он поднял голову, на лице его был покой. Но ненадолго.
– В церковной ограде! – вскричал он.
Следуя за его негодующим взглядом, я увидел в углу двора свежерубленую уборную с буквами «М» и «Ж» и трубами для устремления вони к небу.
1 2 3 4 5 6