И сам камень стал ему теперь мил - он был просто необходим ему как своего рода орудие искупления вины, которое могло бы облегчить душу.
"Пожалуй, оно и к лучшему, что люди редко чувствуют себя счастливыми и слишком довольными, - скорбно размышлял Сизиф. - От счастья человек склонен терять голову и поэтому забывает об окружающих. При всем своем желании он уже не способен понять страждущих. Окажись таких счастливцев половина, остальным от обиды жить не захочется".
С сожалением вспомнил Сизиф, как далек он был от этих мыслей во время своего правления в Коринфе, - видно, многим владыка запомнился грубым, бесчувственным и несправедливым. Выходит, столь бессмысленный на первый взгляд, труд Сизифа все же не лишен смысла, коль скоро помогает ему постигать нечто новое для себя. А может, вообще не бывает труда, который никогда и никому не приносит пользы, работы, лишенной смысла?
Но эти мысли быстро улетучивались, подобно каплям пота, которыми он орошал свою тяжелую ношу, а уставшие члены просили, молили о том, чтобы Сизифа осенили иные мысли, новые идеи. Пусть наивные, обманчивые, но чтобы они обещали конец его мукам, освобождение или хотя бы малейшую перемену, передышку...
И такая надежда вскоре появилась. На глаза Сизифу попался обломок скалы, отбитый валуном, и бывший правитель обрадованно сунул его в рот. Камень за долгое время успел пообтесать откосы, и теперь там валялось немало таких осколков. По дороге наверх Сизиф подбирал их и оставлял на отшлифованной гранитной вершине.
Настал день, когда осколки могли уже удержать валун на месте, но Сизиф сам сталкивал его вниз - хотел, чтобы победа его была подлинной и окончательной. Он так наловчился, что замечал мельчайшие крупицы гравия. Послюнявив палец, подбирал их и оправлял в рот, а наверху выплевывал. Так укреплялась подпора, которой предстояло удержать камень.
Спустившись однажды вниз, Сизиф вновь увидел Меду. Волосы ее снова доходили до пояса, а подернутые грустью глаза словно вопрошали, не желает ли он, чтобы Меда снова обрезала свои волосы и подарила ему рукавицы... Сизиф, улыбнувшись, покачал головой - хотел сказать девушке, что он, может статься, в последний раз взбирается со своей ношей на гору, - но сдержался. Или просто побоялся, как бы его не подслушали и не сорвали задуманное им.
Камень, подпертый осколками скалы, удерживался на вершине гораздо прочнее, чем с помощью Мединых рукавичек, но это не радовало Сизифа, как прежде. Его триумф не был таким неожиданным и случайным, казалось, каждый камешек, побывавший во рту у Сизифа, уже отдал ему сладкий нектар победы.
К тому же Сизиф уже научился спокойно переносить и удачу, и неудачу. Вместо того чтобы по-детски радоваться успеху, он принялся обдумывать, что предпринять, если валун снова скатится с горы. Вот почему на вопрос Меды, отчего он так невесел, Сизиф ответил, что постоянно перекатывает этот валун в своих мыслях: все придумывает, как бы укрепить его, словно горошину на верхушке яйца.
Время шло, боги почему-то мешкали, и Сизиф от безделья даже принялся вновь подумывать о прежнем занятии. Он признался Меде, что порой борется с соблазном взобраться на гору, столкнуть оттуда камень и начать все сначала... Правда, при одном условии - чтобы злые эринии не караулили его внизу со своими бичами, не понукали визгливыми голосами, словно осла или вола, - словом, чтобы Сизиф знал, что трудится не по принуждению...
Как-то утром, после землетрясения, Сизиф обнаружил, что его камень снова лежит под горой. Однако эриний поблизости не было, и никто не гнал его на работу. Осмотрев со всех сторон валун, Сизиф заметил, что он уже далеко не такой отполированный и гладкий, каким был когда-то. От едкого Сизифова пота он стал шершавым, и Сизиф подумал, что со временем этот неодолимый камень все равно растрескается, искрошится от частого трения о землю и в конце концов его можно будет без труда укрепить на вершине.
И, вновь поливая потом камень, Сизиф с трудом взбирался в гору. И вдруг он вспомнил, что во время затянувшегося отдыха почему-то ни разу не предался мечтам о благословенных Елисейских полях...
1973

1 2 3