Валентин Распутин
Тетка Улита


Распутин Валентин
Тетка Улита

Валентин Григорьевич Распутин
ТЕТКА УЛИТА
Воспоминания иногда появляются, казалось бы, совсем ни с чего, без всякого внешнего повода и подчиняются какой-то собственной жизни. Часто, очень часто вспоминаю я давний августовский вечер с густым и замлевшим солнечным воздухом, некорыстный наш двор уже в новой деревне, перенесенной от затопленной Ангары, и двух старух на крылечке. Я в ту пору уже вышел в работу и любил приезжать в августе - на ягоды, на грибы. Одна из старух моя бабушка, человек строгого и справедливого характера, с тем корнем сибирского нрава, который не на киселе был замешен, еще когда переносился с русского Севера за Урал, а в местных вольных лесах и того боле покрепчал. Бабушка, обычно и ласковая и учительная, каким-то особым нюхом чувствовала неспокойную совесть и сразу вставала на дыбы. И не приведи господь кому-нибудь ее успока-ивать, это только добавляло жару, а успокаивалась она за работой и в одиночестве, сама себя натакав, что годится и что не годится для ее характера. Вторая старуха - наша соседка через дорогу тетка Улита, Улита Ефимовна. С бабушкой они в каком-то дальнем родстве, даже и не дальнем, а тредальнем, в котором не разберутся и сами. Впрочем, кто в наших старых деревнях обходился без общего родства, и хоть жили деревни гнездами, но и из гнезда в гнездо ниточки протягивались и в прежние и в новые времена. Но держит рядом старух не это родство, а устоявшаяся привычка при любой страде каждый день хоть на минутку сойтись да побормотать.
Сегодня эта минутка затянулась надолго - уж больно хорош и уборист теплый, как-то по-особому радетельный ко всему живому тихий августовский вечер. Чувствуется, что и ему самому не хочется сходить с земли, вот он и остановился в раздумье, что бы еще такое хорошее сделать, чтобы завтрашнему дню было полегче. Старухи сидят на разных приступках, бабушка повыше, тетка Улита пониже, я сбоку от них на завалинке. Мы все от нечего делать наблюдаем, как кормится птица - курицы, голуби, воробьи. Бабушка время от времени подбрасывает им из подола зерно - они неиспуганно всплескиваются и затихают. И только когда среди общей дружной работы некстати попомнивший о своем достоинстве петух бросился за курицей и после недолгой погони настиг ее, бабушка, замахнувшись на петуха, язвительно пропела:
- Ох, Андрияша! Ох, Андрияша!
Я засмеялся:
- Почему Андрияша?
- Ну дак, ишь до чего истрепал молодку! Ты погляди. Вытеребил ей и хвост и гриву. А пошто Андрияша, вот у нее, у Улиты, спроси.
Тетка Улита не ответила. И вид такой сделала, что не понимает, о чем разговор.
- Ты не помнишь рази криволуцкого председателя Андрияна? - Это бабушка мне.- Не помнишь, какой он был? Вот так же над бабами крылил опосле войны. Где какую разглядит - это хоть убегай из деревни. Хвост свой распушит, глаза заголит - и без оглядки. Так, нет я, Улита, говорю?
- Ты там не жила, ты там раз в году и бывала-то, тебе как не знать! ровно, соглашаясь и не соглашаясь, ответила тетка Улита.- Ты об наших делах лучше всех должна знать!
- Ой, да об этом собаки и те в ту пору брехать перестали.
- Ну и ты не бреши.
- Вправду сказать, и любили они его, своего Андрияна, председателя своего,- не давая себе сбиться на насмешку, сказала бабушка.- Каку холеру они в нем находили, а любили. Ну дак: он и заступник, и кормилец, и один на всю деревню мужик. Мужиков-то ведь всех подчистую повыби-ли. Василий ишо ненадолго пришел... дак он пришел, на нем живого места не было... он и году, однако, не пожил?
- Пожил, может, и поболе, да че толку-то? Он с кровати не подымался.
- А этот атаман, ой, атаман! Откуль че и бралось?! Они от его, как стрелы, разлетывались, когда он утром разнарядку на работу делал. Манька туда, Санька - туда, Улита - сюда...
- Ты-то откуль че знаешь?! Ты бывала на них, на разнарядках-то наших! Ты слыхала, какой там крик стоял! "Как стрелы разлетывались". Эти стрелы-то не от него разлетывались, а в него слетывались. С нами воевать было... похлеще, однако, той войны.
- Ну дак, днем воюй, ночью воюй...
- А вот уж про это я не знаю.
Бабушка выразительно покосилась на тетку Улиту.
- А потом посадит их, войску-то свою, на коней... я за три версты у себя слышу: летит Мамай! Ой, спасаться куда-никуда надо - летит Мамай со своей войской! И все в голос ревут. Праздники-то эти были... как их?.. новые-то?..- сованье-то?..
- Какое сованье? - не понимал я.
- Ну, эти-то, бумажки-то в щелки совали, праздник делали...
- Голосованье, что ли? Выборы?
- Ну-ну, выборы. А ящики-то в нашей деревне ставили, тут сельсовет, сюда и народ из остатных деревень собирали. Все едут чином да ладом, и филипповские, и ереминские, и баранов-ские, а этот с топотом, с гиком, с криком налетал. На ребятишек коней не хватало, они опосле отдельной ордой врывались. Но бабы, эти все округ него на конях, все верхами. У тебя, Улита, поди-ка одно место по сю пору не зажило, без сиделок-то скакали! Сиделок-то на всех не хватало.
- Отвяжись ты!
- Ой, летит, летит! А как не успела затвориться да за огороды убежать - коня на дыбы поставит, он, конь-то, передние ноги за заплот свесит, а сам каким-то хлобыстьем по окошкам пройдется и кричит: "Марья-а!" - Они все за ним дурноматом: "Марья-а!" - "Ежели четверть самогонки сей же час криволуцкому народу не представишь - раскатаем твою избенку до бревнышка и тебя по миру пустим". И они тем же макаром.
- И представляла? - спрашивал я.
- А было. Два или три раза было, что представляла. Куды денешься?! Избенку, поди-ка, не раскатают, да ить не отступятся, всю скотину, всю животину до смерти перепугают, опосле ни шерсти, ни молока не дождешься.
1 2 3