Владимир Высоцкий
Роман о девочках


Высоцкий Владимир
Роман о девочках

В Л А Д И М И Р В Ы С О Ц К И Й
Р О М А Н О Д Е В О Ч К А Х
Девочки любили иностранцев. Не то, чтобы они не любили своих соотечественников. Напротив... Очень даже любили, но давно, очень давно, нет, лет 6-7 назад. Например, одна из девочек - Тамара, которая тогда и вправду была совсем девочкой, любила Николая Святенко, взрослого уже и рослого парня, с двумя золотыми зубами, фантазера и уголовника, по кличке коллега.
Прозвали его так, потому, должно быть, что с ним всегда хорошо было и надежно иметь любые дела. В детстве и отрочестве Николай гонял голубей, подворовывал и был удачлив. Потому что голуби дело опасное, требует смекалки и твердости, особенно когда "подснимаешь" их в соседних дворах и везешь продавать на "Конку" с Ленькой Сопелей - от слова сопля, кличка такая. Сопеля - компаньен и одноделец, кретин и бездельник, гундосит, водку уже пьет, словом - тот еще напарник, но брат у него на "Калибре" работает. И брат этот сделал для Леньки финку с наборной ручкой, а лезвие из наборной стали, из напильника. И Ленька ее носит с собой.
С ним-то и ездил коллега Николай на конку продавать "подснятых" голубей, монахов, шпанцирей, иногда и подешевше - сорок и прочих - по рублю, словом, как повезет. А на рынке уже шастают кодлы обворованных соседей и высматривают своих голубей, и кто знает - может и у них братья на "Калибре" работают, а годочков им пока еще до шестнадцати, так что больших сроков не боятся, ножи носить - по нервам скребет, могут и пырнуть по запарке, да в горячке.
- Сколько хочешь за пару?
- 150.
- А варшавские почем?
- Одна цена.
- А давно они у тебя? - И уже пододвигаются потихоньку и берут в круг и сплевывают сквозь зубы, уже бледнеют и подрагивают от напряжения и предчуствия... Уже мошонки подобрались от страха-то, и в уборную хочется, и рученки потные рукоятки мнут.
Вот тут-то и проявлял коллега невиданное чутье и находчивость. Чуял он - если хозяева ворованных голубей. И тогда начинал подвывать, пену пускал, рвал от ворота рубаху и кричал с натугой, как бы страх свой отпугивая.
- Нате, волки позорные, берите всех, - и совал шпанцирей и монахов опешившим врагам своим. Еще он успевал вставить, обиженно хныкая:
- Сами только взяли по 120 у Шурика Малюшеки.
Мал был Колька коллега и удал уже, и хитер, и смекалист. Назвал он имя известного его врагам голубятника, жившего поблизости с обворованными.
- Ну, ты артист! - восхищался Сопеля, когда удавалось вырваться, потому что вся ватага устремлялась на поиски Шурика и, возможно, найдя его, била нещадно.
- Артист ты, - заикаясь, повторял Ленька, - и где ты так наблатыкался. Я уже чуть было рыжему не врезал. А тут ты как раз заорал. Ну ты, коллега, даешь!
Вырос Колька во дворе, жил во дворе, во дворе и влюбился. Когда Тамара с ним познакомилась, вернее - он с ней, она-то про него давно знала и видела часто и снился он ей, сильный и бесстрашный, да легенды о нем ходили по всему району - как он запросто так по карнизу ходил, как избил да выгнал четверых или пятерых даже ханыг, которые к ним в подьезд поддавать ходили и со второго этажа подглядывать в женские бани. Их жильцы водой да помоями поливали, но они все равно шли, как на работу. Что за напасть? И глядеть-то они могли только в предбанник, где и не все голые, да и видно только от поясницы и ниже, а выше-то не видно, а какой интерес видеть зад без лица?
Колька их выгнал и избил еще. Но это так все - для Колькиной, что ли характеристики. Было ему 25, водились у него деньжата, играл он на гитаре и пел. Жалобные такие, блатные - преблатные, переживательные песни, курил что-то пахучее. Возьмет папироску, надкусит кончик, сдвинет тонкую бумажку с гильзы вперед, табак вытрясет, смешает с чем-то, пальцами помнет и обратно в папироску, потом надвинет обратно на гильзу и затягивается глубоко, как дышит, для чего держит ее губами неплотно, а рукой мелко трясет, чтобы подольше в легкие с воздухом, потом подержит, сколько возможно, и только тогда выдохнет это что-то, пахнущее терпко и вкусно.
И Тамаре давал затянуться, он ей и вина давал понемногу, он и соблазнил ее как-то случайно и просто - целовал, целовал, влез под кофточку, расстегнул пуговки - одну, другую, а там уже она неожиданно вдруг сказала:
- Пусти! Я сама. И сама действительно разделась.
Было это после девятого класса, после каникул летних даже. Тамара ездила пионервожатой в лагерь, как и всегда - в тарусу. Место это знаменитое, старинное, с речкой, лесами, да погодами теплыми, да вечерами душистыми, теплыми, когда любопытные отряды, где были уже и взрослые балбесы, которые тоже по ночам шастать хотят по девочкиным палаткам, и некоторые и шастают даже, да бог с ними - дело молодое, - собираются, значит, вожатые на эдакие вечеринки. Вечеринки тайные и тихие, чтобы начальник и воспитатели повода не имели сказать что-нибудь или, еще хуже, отправить домой, а в школу написать про моральный облик.
Они - начальник и воспитатели - знают, конечно, про вечеринки эти, посиделки, и сами бы не прочь, но на них бремя власти и им негоже.
А вожатые сидят где-нибудь в лесу, поют всякие нежности и неприличности и их же - нежности и неприличности - совершают. Разбредаются по парам по шалашам, где влюбленным рай, хотя они и не влюбленные вовсе, а так - от того, что кровь играет, да ночь теплая и звездная. Шалаши эти днем дети строили. Спасибо им, пионерам, хоть здесь от них прок. Особых, конечно, вольностей, не было, потому, что стеснялись девичества девушки и юноши боялись ударить в грязь лицом и опозориться, да некоторые и не знали, что делать дальше, после обьятий.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2