Если я грозно возвышался над ним и решительно выкрикивал команды, он подчинялся, иногда даже с радостью. Тем не менее основные черты его характера оставались неизменными.
Вдобавок он с завидным аппетитом ел манго, которые кучами валялись на земле в нашем садике. Каждый плод весил полкило или даже больше и был настолько сладким, что после него начинали болеть зубы. Марли ложился на траву и, зажав спелый плод передними лапами, начинал выгрызать зубами мякоть. Большие куски у него в пасти походили на лепешки, но когда он окончательно выплевывал их, было похоже, что их подержали в кислотной ванне. Иногда он валялся в саду часами, полностью поглощенный своей фруктовой страстью.
Как и в случае с каждым любителем фруктов, кое-что в его организме начало меняться. И вскоре наш задний дворик оказался весь в огромных лепешках жидких, ярких собачьих экскрементов. Единственным преимуществом этой ситуации являлось следующее: чтобы случайно наступить в эти лепешки, нужно было быть совершенно слепым. А когда поспел весь урожай манго, они стали напоминать цветом светоотражающие оранжевые указатели дорожных ремонтников.
Он ел и другие вещи, и они тоже выходили из него. Свидетельства я наблюдал каждое утро, когда убирал задний двор. Здесь пластмассовый солдатик, там резинка. В одном месте покоробившаяся пробка от бутылки содовой. В другом - изжеванный колпачок от ручки. «Так вот куда подевалась моя расческа!» - воскликнул я однажды.
Марли поедал банные полотенца, губки, носки и салфетки. Особенно он любил синие бумажные полотенца, которые, пройдя обработку в кишечнике, походили на голубые флаги, венчавшие каждую оранжевую горку.
Но не все съеденное выходило из Марли по доброй воле, поэтому его тошнило легко и часто, будто больного булимией. Мы слышали, как он издает громкое гааак! в соседней комнате, бросались туда, но к этому времени очередной предмет уже плавал в луже непереваренных манго и собачьего корма. Поскольку Марли был прекрасно воспитан, он никогда не блевал на деревянный пол или хотя бы на кухонный линолеум, если мог сдержаться. Он всегда целился на персидский ковер.
У нас с Дженни сформировалось дурацкое убеждение, что хорошо бы иметь собаку, которую можно оставлять дома одну на короткое время. Запирать Марли в гараже каждый раз, когда мы уходим, становилось утомительно, к тому же, как сказала Дженни: «Какой смысл заводить собаку, если она не встречает тебя у дверей?» Мы знали, что нельзя оставлять его дома одного, если существовала хоть ничтожная вероятность грозы. Он доказал, что даже под действием собачьих успокоительных его энергии хватит, чтобы прорыть тоннель до Китая. Однако при ясной погоде не хотелось запирать его в гараже, если мы отсутствовали всего несколько минут.
Мы начали оставлять его одного, пока ходили в магазин или забегали к соседям. Иногда он вел себя хорошо, и, когда мы возвращались, все вещи в доме были целы. В такие дни мы сразу замечали черный нос Марли, высунутый из-под жалюзи: он смотрел в окно гостиной, ожидая нас. В другие дни он вел себя не так идеально, и мы знали, что нас ждут проблемы, еще до того, как открывали дверь: пес не встречал нас у окна, а где-то прятался.
Как-то, на шестом месяце беременности Дженни, мы отсутствовали час и, вернувшись, обнаружили Марли под кроватью. Он действительно должен был натворить что-то ужасное, чтобы суметь протиснуться туда при его размерах, например, насмерть загрызть почтальона. Чувство вины прямо-таки исходило от него волнами. На первый взгляд дом был цел, но мы знали: Марли скрывает от нас что-то нехорошее и ходили из комнаты в комнату, пытаясь прояснить, что же он натворил. И тут я заметил, что у одной из музыкальных колонок отсутствует пластиковый корпус. Мы везде его искали, но он исчез бесследно. Марли это могло «сойти с лап», если бы я не нашел неопровержимое доказательство его вины во время уборки в саду следующим утром. Остатки корпуса колонки выходили из него не один день.
Во время следующей нашей отлучки Марли, как заправский хирург, удалил из той же колонки динамик. Сама колонка не была опрокинута или хоть как-то повреждена, динамик просто пропал, будто его отрезали лезвием бритвы. Чуть позже Марли проделал то же самое и с другой колонкой. А однажды, придя домой, мы обнаружили, что наша четырехногая табуретка стала теперь трехногой, причем остатков пропавшей ножки - ни единой щепки - не обнаружилось нигде.
Мы могли поклясться, что в Южной Флориде не может пойти снег, но однажды, распахнув дверь гостиной, увидели настоящий буран. В воздухе летали мягкие, пушистые хлопья. Сквозь них мы разглядели Марли, который сидел возле камина, наполовину зарывшись в пуховый сугроб, и неистово тряс из стороны в сторону большую пуховую подушку, будто бы это был страус, которого он только что поймал.
В жизни каждого собаковода хоть раз случается нечто, в результате чего из-за собаки страдают фамильные реликвии. По большей части мы смотрели на причиненный ущерб философски. Только однажды я готов был в буквальном смысле вскрыть Марли, чтобы достать то, что по праву принадлежало нам.
Я подарил Дженни на день рождения изысканную цепочку из 18-каратного золота с крошечным замочком, которую она тотчас же надела. Однако через несколько часов она коснулась шеи рукой и вскрикнула:
- Цепочка! Она пропала!
Наверное, замок сломался или же он изначально был ненадежным, подумал я.
- Не расстраивайся, - успокоил я ее. - Мы не выходили из дома. Она должна быть где-то здесь.
Мы начали прочесывать дом, комнату за комнатой. И чем дольше мы искали, тем сильнее мне бросалось в глаза, что Марли был более возбужденным, чем обычно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91